В казарме нас построили. Я успокоился, подумав, что сержант сейчас уйдет. Но не тут-то было. Последовал приказ «Вспышка с фронта!», «Вспышка с тыла!» – это команда раздавалась при взрыве гранаты, и в этот момент надо быстро лечь ногами к взрыву, накрыв голову руками. Подобное упражнение мы проделывали и раньше, на КМБ, но не в таком быстром темпе, как здесь. Места на взлётке (свободное место внутриказарменного коридора для построения, центральный проход – прим. ред.) для всех не хватало, было тесно. Все ошибались, так как команды произносились быстро и резко.
Сержант громко орал и всех оскорблял. Не отдохнув, мы встали в позу отжимания, обязательно на кулаках. Кто сильно задирал зад к верху, стараясь со всей силы, тот получал по пятой точке бляхой. Это первая сильная нагрузка за всю нашу службу, но, со слов сержанта, слабая и далеко не последняя. Пот лился ручьем, ведь мы даже не разделись, были в шинелях и зимних шапках. До этого момента я не любил, когда в роте оставался дежурный офицер, который вечно всех напрягал. Но теперь я молил Бога о том, чтобы хоть кто-нибудь зашёл в расположение, – правда, безуспешно. Состояние было тяжелое, тем более после принятия еды. Это изнурительное «физо» продолжалось около 50 минут, мы буквально дохли от перенапряжения. В конце концов, сержант оставил нас в покое. Но тут произошло другое: то ли от объедания, то ли от сильной резкой нагрузки у большинства начались рвота и понос, а харчи метали дальше, чем видели. Конечно, домашняя мясная еда, после месяца сухой каши, дала о себе знать, благо, меня этот кошмар особо не коснулся. До постели я всё же добрался, но чувствовалось какое-то раздвоение личности. С одной стороны, я был рад чистой белой постели, было сильно желание продлить ночь, а с другой – боялся наступления нового дня.
Новый день начался стремительно – под крики сержантов, старослужащих и даже полугодок. Все хотели принять участие в нашем воспитании. Но вопрос – как принять? Разумеется, не в качестве матери или отца, а ради отмщения за свою боль и пролитые слезы. Зачастую ими двигали вседозволенность и безнаказанность. С переходом на новое положение нам, молодым, стало очень тяжело. На КМБ за нами следили всего две пары глаз, а сейчас что-то ужасное: если деды пропускали, то полугодки, как шакалы, не представляя из себя ровным счетом ничего, следили и командовали, более того – применяли по отношению к нам грубую физическую силу. Всё стало намного серьезнее. Зарядки проходили не только с бегом, но и с постоянными столкновениями (раз по пять за зарядку), а также с отжиманиями, подтягиваниями, качанием пресса, и всё это на морозе. Приём пищи тоже проходил напряженно, а именно – постоянные стычки с дежурными, борьба за чистые столы и между ротами за первенство. Конечно, старослужащие не лезли, ведь у них были мы, и нас можно натравливать на всё, что движется.
