– Ох, ради всего святого!
– Я очень тебя люблю. И больше не смеюсь над тобой.
– Ты вечно надо мной смеешься.
– Майлз, ну посмотри же на меня!
Он бросает на нее полный подозрения взгляд: она действительно не смеется. Но он снова отворачивается, будто увидел в ее глазах что-то похуже смеха. Она сидит, молча за ним наблюдая. Потом произносит:
– Ну хорошо. Вот тебе твоя дверь.
Он бросает быстрый взгляд туда, где раньше была дверь, – она действительно там. Эрато поднимается, направляется к двери, открывает ее.
– Ну, давай. Иди сюда, посмотри, что там, с другой стороны. – Она протягивает ему руку. – Ну иди же. Ничего страшного.
Он сердито поднимается со стула, идет к открытой двери, не обращая внимания на ее руку, и заглядывает в дверной проем. Он смотрит на мужчину в пурпурного цвета халате, который ему слишком мал, на изящную нагую девушку с венком из розовых бутонов на волосах, на ее классической формы лоно, видит кровать на заднем плане, часы с кукушкой и висящий на них призрачно-белый хитон, стеганые серые стены. Все это встает перед ним, словно отраженное в зеркале или у Магритта{67}. Она делает жест рукой, приглашая его пройти а дверь.
– Нелепость какая!
Он сердито отворачивается. Она закрывает дверь, задумчиво разглядывает его спину, делает несколько шагов в его сторону, приближаясь к нему сзади.
– Слушай, не будь таким вредным. Полежи рядышком со мной.
– Нет.
– Мы не будем больше разговаривать. Будем просто любить друг друга.
– Ни за что. Никогда.
Она закладывает руки за спину.
– Ну просто как друзья.
– Какие друзья?! Мы просто двое арестантов, запертых в одной камере. Из-за непереносимой мелкотравчатости твоего типично женского умишки.
– Я чувствую, что очень многим тебе обязана за то, что ты только что мне объяснил. А ты не даешь мне вознаградить тебя по достоинству.
– Нет уж, спасибо большое.
И так уже достаточно мягкий, тон ее становится просто умоляющим:
– Майлз, я ведь чувствую – ты втайне этого хочешь.
– Ничего ты не чувствуешь.
– Я буду с тобой такой же, какими были критские жены, когда их мужья вернулись после осады Трои. Они делали все, чтобы показать, как они соскучились. Это описание было в Ur-тексте[21], но в сохранившихся памятниках в этом месте сплошь лакуны.
– Ты просто невозможна.
– Это жестоко!
– Я категорически заявляю, что меня не интересуют сексуальные извращения Древней Греции.
– А я чувствую, что на самом деле – интересуют. – Она на несколько мгновений замолкает. – Иначе ты не боялся бы посмотреть мне в глаза.
