-Конечно. Такое забудешь… Хотя мое дело в 33-м было хуже.
-Когда тебя пытали?
-Да, оно… – Ошкин заметно помрачнел, оглядев свой шрам, и продолжил – Короче, я позвонил Ладейникову. Он очень обрадовался тому, что ты вернулся и одобрил наше решение о привлечении тебя к расследованию. Так что ничего боятся не стоит – Ладейников свой человек.
-Да, уж в этом я не сомневаюсь.
-Так, Вень, сходи с Серегой в канцелярию, пусть ему выдадут все, что нужно. А потом сразу ко мне – введу тебя в курс дела и с материалами дам ознакомится.
Горенштейн кивнул, Летов медленно поднялся и посмотрел на улыбающегося Ошкина. Он второй раз, несмотря на искалеченную и не гнущуюся ногу, поднялся с хилого коричневого стула, скорчившись от боли и напряжения мышц спины, но, крепко встав на ноги, вновь пожал Летову руку. Сколько Летов помнил Ошкина, тот ни разу не вставал из-за стола два раза за такой короткий промежуток времени – все таки нога давала о себе знать, но сейчас, что называется, уважил «следака, какого еще поискать надо».
«Спасибо тебе, Серег. Я знаю, что такие умения не пропадают несмотря ни на что. Талант не пропьешь, как говорится!» – весело сказал Ошкин.
-Я постараюсь поймать его. Приложу все усилия – мрачно ответил Летов.
Горенштейн с Летовым спустились на первый этаж и пошли в канцелярию. Проходящие мимо люди в форме удивленно смотрели на нового сотрудника, на его старые галифе, сапоги, потертую кепку и главное – непонятное лицо.
«Привет, Люсь. Нужна бумага и мандат товарищу. Вот паспорт, выпиши поскорей» – отчеканил Горенштейн, протягивая новенький паспорт Летова молодой девушке, сидящей за заваленным столом в пыльной комнате архива и канцелярии одновременно.
«Предъявитель сего ЛЕТОВ Сергей Владимирович, 1908 года рождения, паспорт серии III-ОР №345678, является оперуполномоченным районного отделения милиции по Первомайскому району города Новосибирска. Правомочен самостоятельно или во главе группы производить необходимые оперативно-следственные мероприятия с последующим оповещением прокурора. Разрешено ношение и хранение огнестрельного оружия.
18 ноября 1949 г» – эти сухие слова были напечатаны и написаны на тонком куске пожелтевшей бумаги. В углу девушка поставила печать, предварительно макнув ее в коробку с краской и дыхнув, а потом расписалась поверх нее столь редкой в этих краях трофейной немецкой шариковой ручкой, которой до сих пор восхищался Горенштейн – он просто не видел таких письменных принадлежностей.
