— Кончилась карельская земля, — сказал я, подойдя. — Скоро Ленинград. У тебя есть там дружки?
Павел изменился в лице, глянул на меня пронзительно.
— А что?
— Так просто. Ведь нашей бражки, воров везде хватает. Наверно, и в Ленинграде кое-кто ошивается, поискать бы, так нашел. А? Мы тут будем часов десять стоять, переведут на запасной путь, а потом вагон наш прицепят к московскому поезду. Если хочешь, пойди в город, погуляй.
Что мелькнуло в глазах Павла: злость? Недоверие? Он стиснул зубы, нахмурился и вдруг принял равнодушный вид. Сказал с деланным смешком:
— Понятно, корешки бы в Ленинграде нашлись. Знавал я тут кое-кого… адреса даже свои давали. — Он вдруг в упор глянул на меня, холодно произнес: — Только я в город идти не собираюсь. На перрон не хочу сходить. Отдохну. Никак не высплюсь.
Он повернулся и ушел в свое купе.
«Что такое? Почему Павел разнервничался?» Ответа на этот вопрос я не нашел, решил смотреть за ним еще зорче.
В Ленинграде Павел так и не вышел из вагона, большую часть стоянки пролежал на полке.
Вагон наш прицепили к московскому поезду, и мы поехали дальше. Вечером мы с Павлом разговорились совсем по-дружески, и он мне рассказал, когда и за какое «дело» попал в строгую изоляцию на Соловки: брал с товарищем в Москве магазин богатого нэпмана. Их поймали.
— Полгода отсидел в одиночке, потом перевели на общий режим. Десять лет надо было в Соловках коптить небо. А? Вся молодость пройдет. Не по мне это.
Павел внезапно замолчал, словно не желая высказывать всего, чего хотел.
— Красненькая — срок большой, — сказал я. — На Мяг-острове два года отбывал и то не чаял, когда Большую землю увижу. Отсюда ведь не убежишь. Море. Маяки, катер патрульный.
— Ну это как сказать, — самолюбиво проговорил Павел. — Кто смел, тот два съел.
И, словно спохватившись, не сказал ли чего лишнего, переменил разговор, продолжал с веселой словоохотливостью.
— А в Соловки к нам Горький приезжал с Погребинским.
— Видал ты их?
— Спрашиваешь! Я ведь в типографии работал. Одним из шефов клуба считался. И в этот день стоял на контроле. Горького я сразу узнал: высокий, худой, в кепке. Думаю: «Спрашивать у него билет? Неудобно». А он уже подошел, глянул на меня и положил руку на голову. «За что сидишь?» Глаза с голубинкой, прямо в душу глядит, бас глуховатый, окает. Я ему: «За магазин». Он засмеялся. «Решил в нем похозяйничать? Сколько лет срока?» Я сказал: «Червонец». Он и брови поднял. Вздохнул. «Ничего. Еще молодой. А хозяином человека на земле труд делает». И прошел дальше. Что потом в клубе делалось! Редкий из заключенных Горького не читал. «Челкаш». «Емельян Пиляй». Кричали: «Ура! Наш босяцкий писатель!» Выступали с поздравлениями. Потом о нем остроту пустили.
