У всех было радостное и приподнятое настроение. В день моего рождения, 27 января, меня отпустили в город к маме. Ехал я на десятом трамвае. Когда мы проезжали по Большому Охтинскому мосту, вдруг поднялась страшная пальба. Трамвай остановился. Пассажиры не могли понять, в чем дело. Но кто-то из прохожих крикнул нам, что это салют в честь полного снятия блокады Ленинграда.
Это был незабываемый салют! Кроме выделенных орудий стреляло все, что могло стрелять. Били зенитки, установленные в скверах и садах, стреляли счетверенные пулеметы на крышах домов, палили солдаты и офицеры — из винтовок, автоматов, пистолетов. Так уж получилось, что большой праздник ленинградцев — снятие блокады — совпал с моим днем рождения. И теперь каждый год 27 января в Ленинграде гремит салют. Так что праздник у меня двойной.
30 января в «Ленинградской правде» было опубликовано постановление исполкома Ленгорсовета «Об отмене ограничении, установленных в связи с вражескими артиллерийскими обстрелами города Ленинграда». Сбылась общая мечта — город вздохнул полной грудью.
Наступление наших войск успешно продолжалось. В этом наступлении в боях за город Лугу погиб мой отец.
Гибель отца меня потрясла. Я, как сейчас, вижу его, одетого в строгую военную форму, с браунингом на ремне: отец долгие годы служил в охране Дворца культуры имени Горького. Вспоминаю, как он сажал меня на раму велосипеда и мы ехали к Нарвским воротам к нему на работу. Отец был по характеру очень жизнерадостным, веселым человеком. И маме и мне с ним было очень хороню. Как-то перед войной мы втроем ездили в Петергоф. Я был одет в новенький белый матросский костюмчик. Желая поймать в заливе рыбку, поскользнувшись на камешке, упал в воду. Естественно, что я перепачкал и замочил свои костюм, и из белого он превратился в серый. Я уже был готов к тому, что получу взбучку от матери. Но отец и тут остался верен себе.
— Ну что ж, мать, — сказал он улыбаясь, — видно, сына тянет в море, быть ему моряком.
И вот его нет. И никогда больше не будет.
Дома у меня висит большая фотография отца. На ней он снят до войны в военной форме. И многие, бывая у меня дома, говорят, какой я на фотографии молодой. Да, я стал уже значительно старше своего отца. А он навечно остался молодым. И меня путают с отцом на фотографии.
Мать, убитая горем, приехала в штаб полка и стала просить поберечь меня, так как, кроме сына, у нее теперь никого больше не было. Меня вызвал командир полка и сказал, что есть решение направить меня в суворовское училище. Возразить было нечего. Единственное, о чем я попросил, так это разрешить мне побыть до начала учебного года с матерью дома. Просьбу мою уважили. Выдали мне направление в суворовское училище и все необходимые документы.
