А) Суд над группой Ермолаевой.
Б) Алчность современного человека, который и отца покарает, лишь бы иметь приоритет.
Я очень ему, к сожалению, помог в оценках, знакомствах, делах.
И все же высшая мысль в этом была!
23.4.93. Мончегорск. Позади Мурманск. Невероятно интенсивный день 23.4. Я у Анкудиновых – там уже Юрка К., у них праздник – мой приезд. Жарят, парят, встречают. И по лицу К. понимаю – его наградили. Шесть холстов отдано блудному сыну.
Потрясающая точность – он не знал, как поступить, и вначале оскорбил меня, взяв гнусную расписку, затем, получив письмо от Юр. Ис., рванул на два часа раньше меня в Мурманск с китайской водкой, которую привез только что живший у него китаец. Вся акция как бы прошла на моем имидже. И «расписка», «обязательство» (как он назвал), и дальнейший «обгон» были незакамуфлированным желанием схватить холсты.
Понять его можно – отец. Но этого отца он не вспоминал 62 года. Никто не знал его истинной фамилии – Гальперин. Все, что ему удалось (главное, Анкудинов), – это я… И вот – точный бросок, поездка на два часа раньше меня, и удача!
…Вот тут главное. Одним портретом Ермолаевой Гальперин попадает в первый ряд великого русского искусства 20–30‐х годов. Портрет потрясающий. 130/90. Ермолаева в кресле с высокой спинкой, затянутая в корсет. Бледная. Обреченная в своей болезни и немощи. За ее плечами написанные тонко и едва прикасаемо два выступа кресла (набалдашники), но они кажутся ее крыльями. Бледность соединяется с легким, нежно-зеленым цветом, дает ощущение трагедии, ноги – перебит позвоночник – как бы уменьшают, обозначают изуродованное тело.
Портрет настолько силен и экспрессивен, что я был потрясен так, как давно не потрясался (уже и не помню, когда это со мной было) силой живописи. Все гармонично, точно по колориту, поразительно по психологизму. Если бы я мог застонать – я бы застонал. Если бы я мог крикнуть: «Что вы сделали?», я бы крикнул… Это должно висеть в Русском, в Третьяковке, но не у К. Он еще несколько лет не наденет подрамник, раму, не превратит холст в картину для экспозиции. Но се ля ви.
Второй шедевр – это некое воспоминание (возможно, о Париже), зелено-белая палатка, пейзаж с людьми, напоминающими шагаловских евреев… Еще пейзаж вечерний, легкие зеленые сумерки (эта зелень преобладает в его холстах), одинокий домик и взгорок с человеческими фигурами. На четвертом месте (но тоже очень высокие по качеству) портрет ермолаевской группы. Сама Ермолаева тут другая – сильная, почти скульптурная, этакий мощный разворот корпусом, рассматривает работу, лежащую на пуфе. За ней сам Гальперин у мольберта, его автопортрет, и еще две ученицы – скорее, это Нина Коган
