А когда в среду приехал продотряд изымать последнее, Гриша сотворил великий грех.
Он лично убил комиссара, на глазах крестьян вогнал ему нож в шею.
Лариса вспоминала, как запенилась кровь, хлынула фонтаном. Как уцепился комиссар за рубаху брата, точно тонул.
— Востро? — спросил Гриша. Он был похож на демона. — Это тебе революционный налог!
Теперь брат лежал в мусоре, среди птичьих чучел и битых икон.
— Кто здесь? — спросил он хрипло. Лицо усеяла горячая роса.
— Я, Лара.
— Кто-то кроме. Там, в углу.
— Ты бредишь.
— Нет же.
Лариса села на паркет, облокотилась о рухлядь. Комната покачивалась, двоились револьвер и свет в лампадке. Она подобрала кусок иконы с фрагментом Христова лика, стиснула.
Реввоенсовет объявил, что кулаки понесут заслуженную кару без всякого снисхождения. Послал за мятежниками отряд.
«Помоги, Господь, нам, помоги!» Голова опустилась на занозистые щепки.
В желтой мгле за сомкнутыми веками ждал сон.
Лариса находилась в той же гостиной, но не разграбленной, с диванчиками и пудрёзами, с непривычным электрическим освещением. В окна заглядывала луна, невероятно, колоссально громадная.
Дом гудел. Дом жил какой-то телесной жадной жизнью. В чуланах и тайных комнатушках звучали шаги, кипела работа. Лариса вспоминала, как посещала осенью машинную наборную, где корпели корректоры, служащие бегали, сбиваясь с ног, воздух был горяч и тяжек от запаха типографской краски. Монотонно лязгали хитрые механизмы, гремели матрицы, будто молотки о наковальни. Метранпажи переругивались.
За стенами возродившейся гостиной царил такой же кавардак.
Но голос, который Лариса услышала, заглушил топанье и скрежет. Голос был полон сострадания.
Девушка появилась в дверях, красивая, величественная. Водопад смоляных волос спускался на белоснежное платье, и Ларисе стало стыдно за свой наряд. На плечах красавицы балансировали дятел и вальдшнеп.
— Ты утомилась, — сказала девушка.
— Очень, — выдохнула Лариса.
— Ты можешь попросить.
— Я прошу! — Она упала перед незнакомкой. — Я умоляю!
— О, не меня. Попроси дом помочь тебе.
— Дом?
— Да. Он живой, ты же чувствуешь? Попроси его так…
Лариса впитывала волшебные слова, впитывала и повторяла. Вальдшнеп порылся клювом в смоляных прядях незнакомки, выудил муху и съел ее. Пахло сыростью, тленом.
— Домик, спрячь нас, — прошептала Лариса.
Свет померк. Незнакомка исчезла. Лариса оторвала щеку от руин ломберного стола, потянулась. Встретилась взглядом с Гришей. Гриша умер, пока она спала. По остекленевшему глазу ползала муха. Струйка крови спускалась из уголка рта. На переносице налипло перышко.
