Из ближайшей деревни прибежал приходской староста.
Вида церкви он стеснялся, как чумазого родственника.
— Что ж мы сами-то? Без финансирования, без поддержки? На сторожа епархия копейки не дала. И на казначея, и на регента с хором. Мол, храмов много, а это — рухлядь.
Зажглось паникадило. Отцу Владимиру стало дурно. Пол заливали лужи. Иконостас облюбовали пауки. Престольную икону испоганили матерными словами, пририсовали святым усы. Но с потолка, как и три века назад, взирали строгие и величественные апостолы.
— Здесь клуб был, — виновато промолвил староста, — под фресками танцевали. И я танцевал.
На севере видел отец Владимир деревянные молельни, по венчики вросшие в землю. Старухам приходилось на животах вползать внутрь.
— Вот так вот, — сказал староста.
За дверями загудел двигатель, умчал автомобиль. Священник склонился у Царских врат, поцеловал престол. Ощутил: не вытоптали плясуны Божий дух из церквушки.
— Где мне ночевать?
— Есть келья наверху.
Староста показал ему каморку с лежанкой и закопченным письменным столом. Бойница почти не пропускала свет.
— Мне к жене пора, — сказал староста. — На сносях она. Вы… вы окрестите ляльку?
— Окрещу.
Староста ушел. Отец Владимир поискал на улице колодец, а нашел целую колонку. Набрал ведро, совершил омовение кельи. Поужинал просфорами. И, облачившись в епитрахиль, перепоясавшись, со служебником под мышкой, спустился к алтарю.
— Миром Господу помолимся! О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды Господу помолимся!
Он служил всенощную в разрушенном храме, провозглашал слова ектеньи, а снаружи шелестела степь, парили летучие мыши, пиликали сверчки. И умолкли будто, когда он сильным и чистым голосом запел Великое славословие.
К утру появился хромой мужичок в кепке. Вручил тарелку горячей картошки, пучок лука.
— Благословите, батюшка. Я за регента могу.
«И сирые и убогие», — вздохнул про себя отец Владимир. Он пригласил гостя в келью. От будущего регента пахло сивухой.
— Далеко ли отсюда действующие храмы?
— Далече. В Шестине уж, у стадиона.
— Туда ездите?
— Туды. Раньше на клиросе там пел, но турнули, — он приставил палец к адамову яблоку, — знамо за что.
— Музыкальной грамоте, литургике обучен?
— Не посрамлю. И за чтеца могу.
— Стихарь есть?
— Женка пошьет.
— Пьяный придешь — выгоню в шею, — сказал иеромонах и добавил: — Как пса.
— Не извольте беспокоиться. Я опосля.
Отец Владимир ел картошку, а мужичок смотрел на него беззастенчиво.
— Вы, батюшка, говорят, плотничали?
