Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет» | страница 55

А вернувшись вечером домой, увидел заплаканную мать, которая сказала, что приходили двое, интересовались его учёбой, университетскими делами, ждали его, но не дождались. Выслушав мать, Василий тут же пошёл в туалет и сжёг письмо. Не успел вернуться в дом, как раздался стук в дверь. Открыл — и увидел перед собой знакомого ещё по гимназии Николая Рухадзе, когда-то исключённого из пятого класса за неуспеваемость. С ним были ещё двое. Старый знакомый предъявил ордер на обыск и велел сидеть смирно, пока они будут работать. Через два с лишним часа бесплодных поисков незваные гости велели одеваться и идти с ними.

^{>Генерал-лейтенант Николай Рухадзе, исключённый из пятого класса за неуспеваемость. В 1955 году за свои злодеяния по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР казнён}

Всё время обыска отец просидел неподвижно, молча глядя в одну точку на стене. У матери дрожали руки, но и она не проронила ни слова.

Ночь Василий Киквадзе провёл в камере, а утром его допрашивал начальник. Допытывался — зачем приехал в Батум, с кем встречался… На письменном столе лежали Васины проездной студенческий литер и партбилет. Ничего не добившись, чекисты вынуждены были отпустить его: доказательств вины не было, а в то время всё-таки ещё требовались хоть какие-то доказательства.

Хотя дело и закончилось благополучно, из здания ЧК Василий вышел совершенно деморализованным, разрушенным. Он был потрясён тем, что в партии, созданной Лениным, чтение писем вождя запрещалось и даже каралось. Да и в самом акте сожжения ленинского документа было что-то унизительное, оскорбительное и для вождя, и для партии.

В Тифлис Василий вернулся другим человеком. Стёпе Майсурадзе он рассказал, как всё было. Обоим было жалко, конечно, утраченного ленинского письма, но что поделаешь…

А через два месяца на Василия обрушилась страшная новость — Степан Майсурадзе покончил с собой. Видимо, он разобрался, наконец, в противоречиях эпохи, видимо, что-то понял такое, что не захотел больше жить. Ни письма, ни записки он не оставил. Сокурсники хотели было собрать деньги на венок, но секретарь парткома Фёдор Серебряков запретил это делать. Студентам было запрещено даже участвовать в похоронах. Один из приятелей Василия, технический секретарь парткома Шура Ипполитов, предупредил:

— Не вздумай быть на похоронах. Серебряков выделил группу наблюдения.

Жена Стёпы долго не могла оправиться от горя, а когда вновь появилась в стенах университета, её остерегались, боялись с ней заговаривать и даже не здоровались.