— Печальное зрелище! — проворчал Берил и сплюнул себе под ноги.
Гук покачал головой.
От всего величия Воллора в это утро осталось лишь само здание с выбитыми стеклами и парк — изуродованный, сплющенный десятками сломанных или вырванных с корнем деревьев. То же самое было и во всем крае. Лес напоминал кучу дров, приготовленных для костра, почти все дома нужно было восстанавливать. А десятки раненых и тела погибших перевезли в чудом уцелевшее аббатство Мутье.
Гук де ла Фэ подошел к пажу, который принес на подносе кубки и кувшины, и не церемонясь поднял кувшин над ртом, струйкой вина освежая пересохшее горло. Затем протянул глиняный сосуд Берилу. Пока тот утолял жажду, Гук отослал остальное вино лесорубам, не перестававшим работать.
— Надо теперь идти докладывать, — вздохнул Гук.
— Я пойду с вами. Вдвоем будет легче, — предложил Берил с вымученной улыбкой.
Гук поблагодарил его веселым подмигиванием. Они были очень давно знакомы и прекрасно изучили дурной характер своего господина. А в это утро настроение его настолько испортилось, что де Шазерон даже не показывался на людях.
— Пойдем, приятель, — бросил Гук, направляясь к уцелевшей части замка.
Франсуа де Шазерон, заложив руки за спину, кружил по единственной комнате с невыбитыми стеклами.
— Перестаньте же скулить, вы выводите меня из себя, — злобно выкрикнул он, в который уже раз поворачиваясь к своей молодой испуганной супруге Антуанетте.
Прошедшей ночью та вообразила, что настал ее последний час, и вместе с горничными, вопившими от страха, забилась под большой стол в главной башне. Ее пронзительные вопли достигали ушей пажей, укрывшихся в подвале, и раздражали супруга, который наперекор разбушевавшейся стихии стоял у окна. Осколками разбитого стекла ему даже поранило лицо, когда дуб свалился на башню.
Антуанетта подняла глаза на мужа, лицо которого покрывали порезы с уже запекшейся кровью, и вместо того чтобы успокоиться, еще сильнее зарыдала. Франсуа почувствовал, как от гнева кровь прилила к голове. Он не выносил женских слез, однако сумел овладеть собой.
— Ведь мы живы и невредимы, Антуанетта. Придите же в себя ради бога! — процедил он. — Что подумают слуги? Уже нет причин для причитаний, уверяю вас!
— Я не плачу, мессир, — всхлипывала Антуанетта, — я стараюсь молиться, о да, я стараюсь… — оправдывалась несчастная, но не смогла удержать новой волны рыданий.
Франсуа подбежал к креслу, в котором она сидела. Вцепившись в подлокотники, он близко наклонился к ней.
