Актеры, Угорчик и Коньков, наседают на Андрона — режиссера. Вцепились, как волки в быка, и душат, пробуя доказать свою правоту (тема спектакля историческая). Чего они хотели добиться, я ни капельки не понял.
— Сцена мертвая, понимаете, мертвая. Она не имеет своего развития, никуда не движется. Как рисунок, на котором все время, сколько на него не смотри, все одинаковое, — нажимал Угорчик.
— Чтобы история ожила и не была застывшей гипсовой маской, нужно сопоставлять ее с сегодняшним временем, — подливал масла в огонь Коньков.
— Ну... — злился Андрон, правой рукой теребя седую мохнатую бороду.
— Что «ну»?! — злился Коньков. — Я не понимаю, что мне тут делать?! Не могу же я стоять пнем и просто говорить текст. Это будет мертво. Да и сама пьеса далеко не идеальная.
— Блуд пришел к Добрыне, чтобы выяснить, как тот отреагирует на известие о смерти Святослава, и что будет делать дальше? Это ясно. Это, так сказать, сверхзадача сцены, но играть ее нужно очень точным поведением, капелька к капельке складывая сценическую ткань пространства и времени, чтобы не получилась черная дырка, пустая болтовня, — дожимал Угорчик.
Коньков поддерживал:
— Блуд — лиса! Его не очень беспокоят проблемы Добрыни.
На роль Блуда назначены Коньков и Угорчик, я — на роль Добрыни. Тем временем Коньков продолжал:
— Блуду даже наплевать на все, что волнует Добрыню. Скорее всего, он хочет понять: какую рыбку ему лично удастся поймать в этой мутной воде?
Я молчал камнем, ни слова не подбрасывая в костер спора. Коньков не унимался:
— Блуд для Добрыни — его глаза и уши, говоря сегодняшним языком — сексот. А вот как человек он для Добрыни ноль, бездомный пес. Добрыня может его в любой момент придушить, прирезать, на кол посадить, живым в землю закопать, закатать в асфальт...
— В то время асфальта не было, — умно заметил Андрон.
— Да черт с ним, что не было! — вскипел Коньков. — Мы не про асфальт ставим спектакль, к слову пришлось.
— Тихо, тихо, чего так нервничать? — мирно проговорил Андрон.
— А я не нервничаю! Я хочу понять, разобраться.
— Разберемся, — дергал свою бороду Андрон, набычившись.
— Ха, разберемся!— холерично подпрыгнул Коньков. — Вторую репетицию буксуем и ни на шаг с места. Не вижу хвостика, за который можно было бы схватиться. Нету его, нету!
Коньков начал нервно ходить по кабинету. Коротко стриженый, с уже хорошо вырисовывающейся лысиной, долговязый, с немного выпирающим животиком, мелкими шагами — три туда, три сюда — измерял помещение. Что-то себе самому говорил под нос, но разобрать было невозможно. Какое-то время длилась эта полутишина.
