[36]. Возникают все же сомнения, являются ли ими ныне появившиеся татары, ибо оные не говорят на еврейском наречии, не ведают о заповедях Моисея, не признают и не управляются учреждениями, основанными на законности? На это можно ответить следующее: почти несомненно, что они ведут свое происхождение от тех самых запертых колен, о которых упоминалось выше. Но подобно тому как ранее — когда племя шло за Моисеем [по пустыне] — их мятежные сердца обратились к превратному уму (I Римл. 1, 28) и они последовали за богами чужими и обрядами инородными, так и ныне еще более удивительным образом смешались их наречия и помыслы, а посему оказались они и вовсе неведомы другим народам, и жизнь их кара Господня превратила в бессмысленное звериное существование. А называются они татарами по названию одной реки, протекающей по тем самым горам, через которые они уже перебрались, и именуемой Тартар, точно так же, как в Дамаске есть река под названием Фарафар». Так благодаря соединению нескольких источников создается новая мифология.
После перечисления всех этих ужасов невольно задаешься вопросом о том, как же взошедший на Апостольский престол в 1243 г. Папа Иннокентий IV[37] принял решение о том, чтобы весной 1245 г. направить к татарам своих посланцев? Ближайшее окружение Папы вряд ли можно было заподозрить в симпатии к кочевникам, совершившим набег на Восточную Европу: магистр Рогерий, автор «Жалобной песни о разорении Венгрии», находился при папской курни. Собравший немало сведений о татарах (эти сведения сохранились благодаря прилежанию Матвея Парижского) Генрих Распе[38], ландграф Тюрингский, был выдвинут на освободившийся после отлучения Фридриха II императорский престол. Знал Иннокентий IV, по крайней мере заочно, и самого Матвея Парижского — в 1248 г. Папа направил его в Норвегию, хронист был в добрых отношениях с королем Хаконом (тем самым, что прославился интересом к рыцарским романам и велел перевести многие из них на язык саг). Ожидать, что кто-либо из людей сведущих мог подать Иннокентию IV идею вступить в переписку с правителями татар, не приходится. Единственным свидетельством, говорящим в пользу изменения настроений в римской курии, является запись рассказа доминиканца Андрея де Лонжюмо, повстречавшего некоего несторианина, находившегося при войске монголов на территории Передней Азии. Но южный путь, по которому в дальнейшем было направлено посольство монаха Ансельма (или Асцелина) в сопровождении Симона де Сен-Квентина со товарищи
