Требование (скорее просьба) признать за римской церковью владения в южной Италии и «вернуть апостолическому престолу все, что некогда ему было поднесено в дар Константином», выдвинутое папской курией, имело характер чисто политический. Папе было важно выступить во всеоружии феодальных «прав», в качестве сюзерена спорных земель, и признание этих прав греческим императором имело для него огромное значение. С другой стороны, чрезвычайно соблазнительной представлялась римской курии перспектива привлечь к общей борьбе против норманнов греческого императора. Одновременно принимались меры и к тому, чтобы сделать союзником папы в борьбе против норманнов и германского императора Генриха III. По-видимому, осуществление именно этого плана трехстороннего союза против общего врага (поскольку норманны, захватившие южную Италию, Сицилию и ряд других островов, угрожали владениям не только папы, но и обеих империй) являлось главной задачей посольства кардинала Гумберта, отправленного папой в Константинополь.
Важно было также добиться признания папских прав на «dominium temporale» (светскую власть), так как лишь при таком признании папа мог на равном положении со своими партнерами принять участие в этом тройственном союзе. Большое политическое значение, какое приобрел вопрос о признании «dominium temporale» за римским престолом, и делало Гумберта столь непреклонным в своих требованиях, столь резким и просто грубым в последовавших переговорах в Константинополе. Сыграли свою роль и личные особенности кардинала. Достаточно прочесть письмо, которое он адресовал Никите Пекторату, монаху Студитского монастыря, выступившему с полемическим посланием о заблуждениях латинской церкви, чтобы в этом убедиться: «Ты забыл свои келейные обязанности и, водимый собственной волей и похотью, страшно залаял на святую римскую апостолическую церковь, на соборы всех святых отцов. Будучи глупее осла, ты покушался сокрушить чело Льва (папы Льва IX)…Ты не пресвитер, а застаревший во зле, проклятый столетний ребенок. Тебя можно принять скорее за Эпикура, чем за монаха. Не в монастыре тебе находиться, а в амфитеатре или же в лупанарии[120] (римский публичный дом, — Б.Р.)… Замолчи, пес, прикуси, нечестивец, свой собачий язык!.. Ты не понимаешь того, что говоришь, ни того, что утверждаешь. Ты глуп, а считаешь себя умнее семи мудрецов… Научись же, по крайней мере, когда-нибудь молчать, если ты никогда не научился говорить!»
