Что может противопоставить Левинэ? Уже нет у него власти, нет трибуны, нет газет, и теперь не останется ни одного товарища, ни одного друга, который вспомнит о нем, пожалеет его. Он загнан в отчаяние и смерть. Он лишен даже славы мученика за идею, и не будет ему никакого утешения в предсмертные секунды. «Трус? — думал товарищ Фриц. — Неужели трус?» И неоспоримость фактов отвечала:
— Да, трус. Почему бежал он?
Товарищ Фриц страдал.
— Трус,— повторял он про себя. — Трус...
Он шел, как слепой, по улицам, ошеломленный, потрясенный так, словно это ему завтра грозит смертный приговор. Крайняя впечатлительность уже давно предсказывала ему деятельность поэта.
Он придумывал сейчас оправдания для Левинэ и ничего, ничего не мог изобрести. Он весь полон был речью прокурора.
— Ну как?
Перед товарищем Фрицем стоял приземистый человек в засаленной куртке и слишком широкой солдатской фуражке. Фуражка была сбита на темя, чтобы не падала на белесые брови.
Товарищ Фриц обрадовался этому человеку, как успокоению и логике.
— Бедный Левинэ! — отвечал он взволнованно и печально.
— Расстрел?
— Зайдем в пивную, товарищ Биллиг.
Такие люди, как Эрнст Биллиг, всегда успокоительно действовали на товарища Фрица, его всегда тянуло к таким крепким пролетариям, ему хотелось, чтобы они любили его, видели, какой он, в сущности, хороший человек.
В углу пивной, малыми глотками прихлебывая пиво, товарищ Фриц добивался успокоения и логики, которую ему подсказывало чувство.
— Это был ужасный момент,— повествовал он,— когда человек, которого при всех несогласиях с ним мы признавали все же идейным, преданным революции, мужественным, признавали фанатиком идеи,— когда он вынужден был молча принять это позорное обвинение. Факты были против него — он как вождь не должен был бежать от масс, он должен был сражаться вместе с ними и умереть. Прокурор беспощадно, без всякой жалости ударил по этому самому слабому пункту в деятельности Левинэ. Несчастный Левинэ! Он, наверное, слишком поздно понял ошибочность своей тактики.
Эрнст Биллиг молчал, крепко зажимая ручку уже пустой кружки, и это поощряло товарища Фрица.
— Наверное, поняв всю ошибочность своей позиции, он потерял власть над собой,— продолжал товарищ Фриц. — Он третировал нас, независимых. Помнишь, что он говорил? Я наизусть помню: «Независимые будут сначала идти вместе, потом станут колебаться, вступать в соглашения и таким образом сделаются бессознательными предателями». Помнишь? Как меня это ударило тогда! Он оскорблял нас,— а кто в результате оказался бессознательным предателем? Кто?
