Хотелось плакать, но слёз не было – лишь неимоверная, каменная тяжесть, которая не давала дышать, не давала жить. Вот сейчас откроется дверь, выйдет Марь-Антонна, с такой родной, такой понимающе доброй улыбкой на пергаментных щеках, умело подкрашенных нежно-розовыми румянами, и скажет: «Ну что, напугали мы тебя? А ты и обрадовалась, что заниматься не надо… Нет, золотая моя девочка, a la guerre comme a la guerre (франц.: на войне как на войне), пока тебя не выучу, не умру».
И Маринэ наконец выдохнет застрявший в лёгких воздух, который никак не выдыхается… И радостно скажет: «А я «Труженики моря» в каникулы прочитала, которое вы мне задали. Без словаря! И всё поняла! До конца не успела дочитать, потому что бабушке с огородом помогала, и с виноградником, и цветы поливала… Ей одной тяжело».
Маринэ скажет ей, и мадам Мари не станет упрекать её за то, что не успела дочитать Гюго, и лентяйкой называть не станет, и выговаривать, как по любому поводу ей выговаривала мать. Положит ладони на Маринины на плечи (ужаснувшись про себя: птичьи косточки!) и звонко расцелует в обе щеки, как всегда целовала после долгой разлуки. «Марь-Антонна, мадам Мари, я никогда вам не говорила, что люблю вас. То есть, любила. Теперь уже не скажу, теперь некому говорить».
Никто не откроет сливочно-белую, с золотым тиснением дверь. Никто не поцелует. Отар поцеловал однажды, но Маринэ ему запретила, и он больше не смел, только смотрел. Дома поцелуи не приняты, приняты пощечины от матери за дерзость (дерзостью считалось любое возражение), а ремень отец только обещает. С того дня, когда Маринэ исполнилось пятнадцать, в ходу только угрозы:
«Ох, ты у меня дождёшься, не посмотрю, что пятнадцать лет! Ведь сама напрашиваешься, из кожи вон лезешь – мол, смотрите, дорогие родители, любуйтесь, кого вырастили! Лень вперёд тебя родилась, ум стороной обошёл, учиться не хочешь, как следует… Мать говорит, гимнастику лишний раз сделать ленишься! За что же нам с матерью такое наказание господне, сасждели уплиса!(груз.). Значит, мало били, раз ума не прибавилось. Зря я тебя жалел. Думал, хоть в пятнадцать поумнеешь. Ошибся. Слов не понимаешь, значит, придётся ума добавить».
Отец только обещает, но как знать, чем это кончится.
Скорей бы вырасти, тогда они с Отаром поженятся и уедут, всё равно куда, только чтобы с ним вдвоём. Она не будет упрямой и дерзкой, какой её считают родители, спрячет строптивый характер и будет во всём его слушаться, никогда и ничем не расстроит. Отар будет к ней справедлив и никому не позволит причинить ей боль, он сам сказал ей это год назад, на угольной куче за музыкальной школой, где они признались друг другу в любви и поцеловались – первый и единственный раз, больше нельзя, только после свадьбы.
