А она, Даша, матерью Верке стала бы. И любила бы её, как Линору любит. Что же она наделала? Зачем убежала в ту памятную ночь к Федьке Офицерову?
Не помня себя, Дарья выбежала во двор. Степан будто ждал её: сидел, как в детстве, на заборе. Увидел Дарью и спрыгнул вниз…
Фёдор вернулся из рейса раньше обычного. Стоял у калитки, боясь пошевелиться, и смотрел, как его жена целовалась со Степаном. Уверяла, что любит, и всегда любила, а Фёдора не бросит, потому что тоже его любит, и дочка у них, а семью разрушать грех.
– Да какой грех? Какая семья? Какая она тебе дочка?! Она Фёдору не родная, седьма вода на киселе, а тебе и вовсе никто. И детей у вас нет. От него не рожаешь, а от меня бы родила, и жили бы с тобой…
Войдя в дом, Фёдор ощутил в душе гулкую пустоту. Дом этот не его, и жена, выходит, не его. И дочь воспитала такую как сама. Правильно мать-то говорила, чужие они здесь, своими не станут. Присел к столу, покидал в рот холодную картошку, запил молоком. Лёг на диван не раздеваясь и уснул. Снилось ему, что он молодой – такой как двадцатипятилетний Баллы Джемалов. Будто вернулся из рейса, подхватил на руки выбежавшую ему навстречу восьмилетнюю Линору, поцеловал в тёплую шею, провёл рукой по волосам, пахнущим земляничным мылом: «Смотри, дочка, что я тебе привёз…»
Проснулся от негромкого бормотания: жена ползала на коленках перед образами, просила у бога прощения. А у него, Фёдора, прощения не просила.
Утром ушёл на пруды, прихватив две удочки и четверть самогона. Дарья выбежала за ним на крыльцо со свёртком в руках:
– Феденька, я бутербродов тебе… с салом, как ты любишь. Возьми-ка. Куда ж ты голодный-то?
Фёдор молча смотрел на жену. Постоял с минуту и ушёл, закрыв за собой калитку. Дарье долго помнился его взгляд – будто муж знал, что уходит навсегда. Будто хотел её запомнить.
Нашли его через неделю, вытащили из пруда багром. Пока не приехала милиция и «скорая», тело лежало на берегу. Люди стояли поодаль, негромко переговаривались и строили предположения, что могло случиться:
– У сомовьего омута четверть пустую нашли. Там и рыбалил, видать. А самогон тётки Марьин, бутыль-то приметная. Коня с копыт свалит самогон тот. Вот и Федьку свалил.
– Свалил… Что ж он, в воду по пояс забрёл и пил?
– Может, и забрёл. Я не видел, не знаю.
– А коли не видел, молчи. От Марьиного самогону никто ещё не помер, все живые-здоровые.
– Выходит, не все.
– Да замолчите вы! Покойник вот он, лежит, а вы про самогон.
