— А не кощунство ли? — задумался следователь.
— Не думаю, каска немецкая, — беспечно ответил Калашеев.
— А что? — осмелел Спиридонов. — Они на нашу землю пришли, чего с ихним оружием церемониться?
— Сукин ты сын, Спиридонов, — с некоторым удивлением даже проговорил участковый. — Я же читал твое уголовное дело за грабеж ларька на День Победы. Помню прекрасно из протокола, что ты орал при задержании. Что это и не праздник вовсе, что пиво бы баварское пили без этого праздника… Что, отрицать будешь?
— Не буду, — буркнул Спиридонов. — Я по дурости тогда, мне восемнадцать лет было.
— Видеть тебя не могу, — сообщил старлей. — У меня мать в детстве из Ленинграда еле вывезли, а бабушка там и осталась. И дед без вести пропал.
— А сейчас, Сергей Валерьевич, — следователь перелистнул страницы протокола, — вам двадцать два года. По дурости, ага. С прискорбием сообщаю, что за четыре года ситуация не слишком-то… Итак, вы желаете что-либо изменить в своих показаниях?
— Нет, — насторожился Спиридонов. — А что менять-то?
— Ну, что пропавший Герасимов не остался в парилке.
— Остался, — упрямо сказал Спиридонов. — Я видел в окно. Потом уже все жаром заволокло, стекло вылетело.
— Не будете… Ну хорошо. Обыск будем тогда у вас проводить, Сергей Валерьевич, — сообщил Самойленко.
— Чего? Какой обыск? Я жаловаться буду!
— Сколько угодно, — согласился оперуполномоченный. — Подсказать, куда? В прокуратуру.
— А прокуратура и так узнает, — подмигнул следователь. — Сегодня же я их уведомлю, письменно, как по закону положено. Только вот Сергей Валерьевич, если мы что-нибудь найдем, уже будет находиться в камере, — лицо следователя озарилось приятной улыбкой, от вида которой Игнатий Лойола скончался бы в третий раз.
— Чего? — Спиридонов не верил своим ушам. — В какой камере?
— Предварительного заключения, конечно, — небрежно пояснил Самойленко.
— За что? Вы что, совсем охренели? Вы что, больной?
— Вы руками не размахивайте, Сергей Валерьевич, — посоветовал следователь, — а то мы можем и за сопротивление представителям власти принять. Мы уже знаем, что вы хорошо умеете драться. То есть, вы хорошо умеете бить женщин, а мужчины, оказывается, и сдачи дают. А человек вы весьма злопамятный. В тот день могли опять подраться, верно? Приложили погибшего как следует, а потом, чтобы скрыть следы, и баню не пожалели… Могло быть так?
В ситуации, когда люди обычно бледнеют, лицо Сергея, наоборот, налилось кровью.
— Вы что, охренели? — повторил он. — Да я пальцем к нему не притронулся!
