Уолтер наскоро вспомнил учебник.
— Могу и на «хохе», если вы так настаиваете.
Бесцветные губы сложились в некое подобие улыбки.
— Не трудитесь. Я ни на чем не настаиваю. Но «лаузицер» в ваших устах звучит не в пример убедительней.
О том, что его немецкий — не «хохдойч», а нечто совсем иное, Уолтеру рассказали в армии, на курсах иностранных языков. Пришлось учить «хох», что оказалось делом не слишком трудным. Сложнее давался Espanol mexicano, который, как выяснилось, нечто иное по сравнению с просто Espanol.
— Нас некому представить, поэтому беру инициативу на себя. Виллафрид Этцель фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау, барон. С первого раза это запомнить невозможно, поэтому смело сокращаем до «барона». Вполне демократично, согласитесь. Впрочем, если и у вас имеется титул, можете его не скрывать.
Теперь уже Виллафрид Этцель фон Ашберг… и так далее ухмылялся искренне, от души. Уолтера так и тянуло назваться каким-нибудь Вальтером Квентином фон Перри-Пэллмэлл цу Вольфлюсс герцогом Теннесси-и-Кентуккийским, но он предпочел не дерзить. Свое доказал, а ругань без драки — дело пустое.
— Уолтер Перри. Нью Йорк, Ист-сайд, Третья авеню[9]. А титулы у нас еще при Джордже Вашингтоне отменили.
5
— Все ясно? — строго вопросила девушка.
— Да-а-а-а! — хором пропели ученицы. — Ясно-о-о!
— Ну, смотрите, конкурс через месяц. Надеюсь на вас, мышки!
Улыбнулась, махнула рукой, закрыла дверь класса, на миг прикрыла глаза. Все сделала? Все!
Домой!
Короткий коридор, широкая лестничная площадка с бронзовым бюстом Моцарта, мраморная доска на стене — белый камень, золотые буквы. Надпись она выучила наизусть, когда еще сама ходила в ученицах.
«В лето Господне 1783 повелением и милостью Его Светлости…»
Пять строчек, над ними — геральдическая корона. Три года назад, по случаю очередного юбилея, Моцарта хотели заменить Его Светлостью, тоже бронзовым, чей бюст давно уже пылился в музее. Угодил он туда в бурном 1918-м, чудом избежав переплавки. Не пора ли вернуть? Как ни крути, Основатель.
Моцарта отстояли, но Его Светлость из музея все же извлекли, пристроив на третьем этаже.
Это — второй. Два широких пролета белой лестницы, мраморные перила, мраморные ступени, огромное окно почти во всю стену. Щедр был Его Светлость, жаль, витражи пропали — осколками разнесло. Велик был год и страшен по рождестве Христовом 1918…[10]
Но и простые стекла — красиво. Весеннее солнце, весеннее небо.
— Уже убегаете?
Коллега. Улыбнуться. Кивнуть. Вздохнуть устало.
