Едва семя сомнений относительно историчности Иуды посеяно, дальнейшее исследование Евангелий в связи с этим персонажем ведет к разоблачению. С каждым новым Евангелием, если ставить их в хронологическом порядке, Иуда явно выглядит все более и более порочным, тогда как Понтий Пилат – напротив, все менее и менее зловещим. Обе тенденции следует рассматривать параллельно, чтобы уяснить их смысл. Такое чувство, что образы Иуды и Пилата развиваются в диаметрально противоположных направлениях.
Исследование других историй предательства в еврейской Библии тоже ведет к неожиданным открытиям. Каждую деталь из истории Иуды можно встретить в более ранних библейских повествованиях. В истории о двенадцати сыновьях Иакова из Книги Бытия, когда Иосифа продали в рабство его же братья, тем братом, который предложил заработать деньги на этом поступке, был Иуда, он же Йехуда, четвертый сын Лии (Быт 37:26–27). Иуда и Йехуда – по сути, одно и то же имя. Иуда выручил от этой сделки двадцать сребреников. В истории, когда Ахитофел предал царя Давида (2 Цар 15:12 – 17:23; см. также Псалом 40/41), упоминается, что предатель ел за столом «помазанника Господня». Этот царский титул, «помазанник Господень», соответствует еврейскому слову maschiach, позднее переведенному как «Мессия» или «Христос». Эпизод с Ахитофелом, безусловно, стоит за одной из подробностей последней трапезы, вошедшей во все Евангелия, а именно словами вроде «один из вас предаст Меня: он ест со Мною» (Мк 14:20, Мф 26:23, Лк 22:21, Ин 13:18). Когда предательство Ахитофела раскрыли, он ушел и повесился; то же рассказывают и об Иуде. Рассказ о «поцелуе предателя» восходит к истории о том, как Иоав поцеловал Амессая и заколол его кинжалом, держа правой рукой за бороду (2 Цар 20:9). В Книге пророка Захарии мы находим ссылку на царя-пастыря Израиля, оцененного в тридцать сребреников (Зах 11:14). Он позже швырнул серебро обратно в храм, и точно так же, по словам евангелиста, поступил и Иуда.
Иуда – искусственно созданный образ, изначально лишенный черт предателя
Если к этому смешению деталей предательства, заимствованных из разных мест еврейской Библии, добавить еще и тот факт, что антигерой истории Иисуса, оказывается, носит то же имя, что и сама еврейская нация, – которая к моменту написания Евангелий уже считалась главным врагом христианского движения – наши подозрения усилятся. Когда же, наконец, мы обнаружим, что и у Луки, и у Иоанна сохранились отголоски не полностью задушенной памяти о «хорошем» Иуде, принадлежавшем к числу Двенадцати, и что Церковь поместила в свой священный канон послание, приписываемое некоему Иуде, которое также подкрепляет эти воспоминания, подозрения превратятся во всепоглощающее сомнение.
