Иногда, когда приходится отвечать на непрестанные нападки тех, кто живет в узах «вчерашнего христианства», возникает такое чувство, будто меня хочет заклевать до смерти стадо гогочущих гусей. Эти ревнители «традиций» так заняты отстаиванием ответов из давно минувшего прошлого, что уже не помнят, в чем, собственно, заключались изначальные вопросы, на которые были даны эти ответы. Они не понимают, что, по сути, сами похоронили Иисуса в гробнице иного мира, иного времени и иного места. То ли из страха, то ли из инстинкта самозащиты они все время винят меня в отречении от Иисуса, даже не сознавая, что для меня подобное совершенно немыслимо. Моя верность Иисусу прочна и непоколебима. Он не только в центре моей веры, но и в центре всего моего бытия. Но я верен Иисусу как опыту встречи с Богом, а не его традиционным толкованиям. И разница весьма велика.
Я никогда не мог понять, почему до сих пор мы так и не признали, что никакими фразами – призванными отразить наши намерения, желания, мнения, восприятия, представления, – вечную истину не охватить. Всякий раз, когда возникает потребность истолковать некое сильное вневременное переживание, его истинность оказывается в оковах языка, уровня знаний и мировоззрения толкователя. Любое объяснение всегда дается в терминах и идеях, обусловленных и ограниченных временем. Отождествлять предельную истину Бога с ее объяснением – все равно что смешивать вечное с преходящим, а конечную реальность – с ее крошечной частью. Именно эту ошибку извечно делают религии, и именно поэтому все они рано или поздно умирают. Христианство, как ясно теперь – не исключение.
Как бы ни воспринимали Иисуса его современники, в наши дни его образ опутан паутиной средневековых доктрин – древних, истлевших, недостойных доверия. И из-за этой паутины любой серьезный богословский диспут способен разве что возвести стену и отделить тех, кто громче всех орет, от тех, кому на все плевать. Иисус или становится пленником религиозных истериков, вечно запуганных, неуверенных в себе, невротичных – или же превращается всего лишь в бледную тень самого себя, символ давно ушедших веков и ностальгической тоски по былой вере, ушедшей навсегда. Ни один из этих двух вариантов меня не устраивает. Но пусть даже я и сознаю все это, меня по-прежнему влечет к этому Иисусу, и я намерен и дальше следовать за ним – столь же страстно и неутомимо. Истину, которую я, по моему глубокому убеждению, сумел в нем обрести, я не отдам ни тем, кто стремится оправдать то, что нельзя оправдывать, ни тем, кто жаждет избавиться от всех идей прежней эпохи, которые в наши дни кажутся совершенно бессмысленными.
