Мальчик-жеребенок, сказала она, когда я вскарабкался к ней на спину и мы с Дэйви двинулись в обратный путь в город.
– Ангаррад, – сказал я, наклоняясь всем собой вперед ей промеж ушей, потомуш лошади такое любят: это напоминает им, што все здесь, што табун рядом.
Потомуш больше всего на свете лошадь ненавидит быть одной.
Мальчик-жеребенок, снова сказала она.
– Ангаррад.
– Исусе, ссанина, – простонал Дэйви, – чего б тебе не жениться на этой етьской… – Он заткнулся посередь фразы. – Черт его возьми совсем! – почему-то прошептал он. – Ты только глянь!
Я поднял глаза.
Женщины выходили из магазина.
Четыре сразу, группой. Мы знали, што их уже выпускают, но только днем, пока мы с Дэйви околачиваемся в монастыре, так што возвращались мы всегда в чисто мужской город. Будто женщины – ну просто слух такой, россказни… призраки.
Даже я целую вечность уже ни одной не видел, кроме как в окне или с верхушки башни.
Юбки они носили длинные, рукава тоже – длиннее, чем я помнил; и волосы у всех были зачесаны назад и одинаково. Они нервно поглядывали на солдат на улице, на меня с Дэйви – потомуш все как один смотрели, как они выходят из магазина на крыльцо, как спускаются по ступенькам.
И опять это безмолвие, опять меня взяло за грудь и потянуло, и даже глаза пришлось вытереть (когда Дэйви точно на меня не смотрел).
Потому што ни одна из них не была ею.
– Они поздно, – пробормотал Дэйви совсем тихо: явно и сам ни одной женщины не видал уже много недель. – Им всем еще до заката положено по домам сидеть.
Все проводили их взглядами. Крепко прижимая к себе свертки, женщины зашагали по дороге к своему кварталу, но в груди у меня все так же тянуло и теснило в горле.
Потомуш ни одна из них не была ею.
И тогда я понял…
На всю голову понял, насколько…
Мой Шум взбаламутился и точно илом налился.
…насколько беззастенчиво мэр Прентисс пользовался ею, штобы меня контролировать.
Вот же ж!
До любого етьского дурака уже давно бы дошло. Ежели не сделаю, што они говорят, ее убьют. Ежели попробую сбежать, ее убьют. Ежели учиню што-нить над Дэйви, ее убьют.
Ежели, конечно, еще не убили.
Шум почернел.
Нет. Нет, подумал я.
Потому как быть такого не может.
Она где-то здесь, на этой самой улице, в другой какой-нибудь четверке.
Живи, подумал я. Только, пожалуйста пожалуйста пожалуйста, живи.
(пожалуйста, живи)
Я стоял у бойницы (мы с мэром Леджером ели ужин), выглядывал ее и старался не слышать РЕВА.
Потомуш мэр Леджер был вообще-то прав. Там, внизу, столько мужчин (у кого лекарство уже вышло из организма), што отдельных Шумов уже и захочешь – не услышишь. Это примерно как расслышать одну-единственную каплю воды посреди реки. Шум здесь превратился в один оглушительный вал, в стену звука, где все так перемешано, што различить можно только РЕВ
