В комнате…
Без нее.
И што-то во мне сделало выбор.
Если это конец, што-то во мне приняло решение.
Не отвечать.
– Имя ее вам известно, – сказал я. – Убивайте меня, если хотите, но имя вы и так уже знаете.
Мэр просто стоял и смотрел на меня.
Прошла самая долгая минута в моей жизни. Он смотрел, читал меня – читал, што я за свои слова отвечаю.
И тогда он направился к тому маленькому столику.
Я невольно посмотрел туда, но он стоял спиной, и не было видно, чем он там занят. Возится с какими-то вещичками… Металл стукнул по дереву.
– Я сделаю все, што вы хотите, – произнес он, и я понял, што он меня передразнивает, што это ко мне возвращаются мои же собственные слова. – Спасите ее, и я сделаю все, што вы хотите.
– Я вас не боюсь, – заявил я, хотя мой Шум заявлял обратное, гадая вслух, што же у него там на столе. – И умереть я тоже не боюсь.
Интересно, а за эти слова я тоже отвечаю?
Он повернулся ко мне – руки за спиной, не видно, што он там взял.
– Потому что ты мужчина, Тодд? Мужчина не боится умереть?
– Да, – сказал я. – Потомуш я мужчина.
– Если я ничего не путаю, твой день рожденья еще только через четырнадцать дней.
– Это просто цифра. – Я тяжело дышал, в желудке все неприятно подпрыгивало от говорения. – Это ничего не значит. Если бы я был в Старом свете, я бы…
– Ты не в Старом свете, мальчик, – оборвал меня Коллинз.
– Он вовсе не это имел в виду, мистер Коллинз, – молвил мэр, не отрывая от меня глаз. – Правда, Тодд?
Я смотрел то на одного, то на другого.
– Я уже убивал, – сказал наконец. – Я уже убивал.
– Да, уверен, ты уже убивал, – кивнул мэр. – И я вижу, как тебе от этого стыдно. Но все вопрошание в том, кого. Кого ты убил, Тодд?
Он растворился во тьме внешней, унося с собой то, што взял со стола.
– Или мне лучше будет спросить, что ты убил? – добавил голос у меня из-за спины.
– Я убил Аарона.
Я попытался проследить за ним, но не смог.
– О, правда?
Это отсутствие Шума – просто кошмар, особенно когда самого человека не видишь. Совсем не похоже на тишину девочек. Женская тишина все равно живая, деятельная, и Шум, грохочущий вокруг, придает ей форму.
(Тишина, ее тишина, и боль от тишины…)
(Нет, никакого имени, я не думаю об имени.)
Но мэр, как бы он это ни сделал, как бы ни добился того, што ни у него, ни у мистера Коллинза вообще нет никакого Шума, – он пустой, он мертвый. Ни формы, ни Шума, ни жизни – как камень, стена, крепость, которую тебе никогда не взять. Наверняка он читал мой Шум, но што можно знать наверняка, когда человек сделал себя из камня?
