– Да, – сказал он. – Я так и думал, что ты не из Убежища.
Он выступил из угла, дал свету упасть на лицо. Подбитый глаз, рассеченная губа, видимо, только-только заросшая. Пластырей на него пожалели, это как пить дать.
– Забавно, как быстро забываешь его громкость, – пробормотал он почти себе под нос.
Маленький это был человек, меньше даже, чем я, зато шире в плечах. И старше Бена, хотя и ненамного. Весь какой-то мягкий, даже с лица. Такую мягкость я побью, ежели придется.
– Да, – кивнул он, – может, и побьешь.
– Ты кто такой? – повторил я.
– Кто я? – негромко повторил он и повысил голос, словно собирался кого-то сыграть. – Я – Кон Леджер, мальчик мой. Мэр Убежища. – Он растерянно улыбнулся. – Но точно не мэр Нового Прентисстауна.
Покачал головой, глядя на меня.
– А ведь мы даже начали давать беженцам лекарство, когда они к нам хлынули.
Тут до меня дошло, што на лице у него никакая не улыбка, а гримаса.
– Бог ты мой, мальчик, – сказал он. – Какой же ты Шумный.
– Я тебе не мальчик, – заявил я, но кулаков не опустил.
– Честно признаться, не вижу в твоем замечании ни малейшего смысла.
Я мог бы ему сказать десять миллионов разных вещей, но любопытство решительно протолкалось вперед.
– Так лекарство все-таки есть? Лекарство от Шума?
– Конечно. – Он слегка поморщился, глядя на меня, словно попробовал што-то гадкое. – Одно местное растение с натуральным нейрохимикатом в составе, плюс еще несколько веществ, которые можно синтезировать, и пожалуйста. Новый свет наконец-то погрузился в тишину.
– Но не весь Новый свет.
– Разумеется, нет. – Он отвернулся посмотреть в прямоугольную бойницу, руки за спиной. – Его, между прочим, нелегко изготовить. Процесс долгий, медленный. Мы его довели до ума только в конце прошлого года – и это после двадцати лет непрерывных попыток. Мы сделали достаточно для себя и уже как раз собирались начать экспортировать, когда…
Он рассеянно умолк, пристально глядя куда-то в город внизу.
– Когда решили сдаться без боя, – бросил я, низко и ало рокоча Шумом. – Как последние трусы.
Он повернулся обратно ко мне; болезненную улыбку смело с лица без остатка.
– И почему мне должно быть интересно, что думает мальчик?
– Я не мальчик, – повторил я.
У меня што, до сих пор так стиснуты кулаки? Кажись, да.
– Очевидным образом, мальчик, – отрезал он. – Потому что мужчина знал бы, что бывает вынужденный выбор, который приходится делать, когда стоишь на грани уничтожения.
– Про уничтожение вы мне ничего нового не расскажете, – свирепо сузил глаза я.
