— Заявку, — коротко отозвался инженер проекта.
— А чего так птичек с кобрами много?
«Птички» — общеупотребительно, а «кобрами» Тимофеев называл знаки вопроса.
— Уточняем, — снова так же коротко ответил инженер проекта.
— Не уточняем, а в соавторстве составляем. — Высокий голос Тимофеева разносился по всей лабораторской комнате, и все слышали его слова. — Иннокентий Максимович, — снова обратился он к Ладонникову, — у вас что, своей работы мало? Подготовьте-ка мне кратенькую записку, в каком виде к вам подобные заявки поступают. Мы это проработаем.
Ладонников подивился про себя: и глаз у старика! И цепкость какая. Мало что увидел, так тут же и перевел в масштаб всего института. И главное, по-настоящему больное место зацепил. Раз — и скальпелем по нему.
Затрезвонил звонок.
Как водится, большинство в комнате сидели уже наготове, с расчищенными столами, с собранными сумками к портфелями, не главный бы конструктор — рванули бы к двери по первой трели звонка, а так стали подниматься, пошли между столами словно бы нехотя, не торопясь, даже пропуская вперед один другого, однако, когда звонок оборвался, все равно все уже толклись в дверях. Во всей комнате, кроме Ладонникова с инженером проекта да Тимофеева, осталось еще человека три.
— Долго сидеть собираетесь? — спросил Тимофеев Ладонникова.
Ладонников развел руками.
— Да хотели б закончить. Ну, час, может быть, чуть, может, больше…
— Тогда я вас попрошу, перенесите вашу встречу, — посмотрел Тимофеев по очереди на Ладонникова и инженера проекта. — У меня к вам, Иннокентий Максимович, кое-какой разговор есть. Я у себя, подходите. — Не стал он ждать ответа Ладонникова и пошел к выходу из комнаты, в летнем уже тонком костюме, свободно играющем складками на каждый шаг, и было видно со стороны, что ему доставляет удовольствие ходить в этом не ношенном всю зиму, хорошо сшитом, влито сидящем на нем костюме. У Ладонникова, например, никогда костюмы не делились на сезонные. У Тимофеева, у того еще сохранялись какие-то правила прежних времен.
Когда Ладонников вошел в кабинет главного, Тимофеев сидел не за рабочим столом и не за совещательным, как иногда делал при разговорах наедине — чтобы в равном как бы положении, — он сидел в одном из двух кресел в углу кабинета, разделенных пальмой в толстой, схваченной обручами бочке, и, когда Ладонников затоптался было, не зная, куда ему сесть, махнул рукой на другое кресло.
— Давайте сюда.
Ладонников сел, войлочный мохнатый ствол пальмы оказался между ними, но он не мешал видеть друг друга, а, наоборот, как бы даже объединил, создал такую интимную обстановку. Сколько Ладонников работал на заводе — а уж слава те, господи, сколько он работал на нем, — столько лет он помнил эту пальму в кабинете Тимофеева. Завод расширялся, модернизировался, конструкторские бюро и лаборатории объединили под вывеской института, выстроили для него особое здание, кабинет Тимофеева внушительно увеличился в размерах, и как стояла пальма в прежнем кабинете, так стала стоять и в новом. Тимофеев, главный конструктор, и пальма у него в кабинете — всегда были связаны в сознании Ладонникова. И ощущалось за этим что-то словно бы вечное, незыблемое, неизменное. И в самом ведь деле: пришел на завод после студенчества — Тимофеев уже был главным конструктором, и стояла пальма у него в кабинете, сколько лет минуло — по-прежнему был главным конструктором, и так же все стояла пальма. Вот у него, у Ладонникова, весьма многое изменилось за прошедшие годы. Кто был тогда, когда пришел со своими предложениями к Тимофееву? Мальчишка со всякими идеями, от которых отмахивались, не давали тебе ходу, осаживали на каждом шагу. Что, расчеты на усталостную прочность, исследование механизма старения конструкции? Да у нас производство, у нас производственные задачи, пошел-ка ты подальше со всякой теорией! Ну, старший инженер был, вот как Ульянцев тот же сейчас; так ведь им бы и остался со всякими своими идеями, выше бы и не прыгнул. А теперь и степень ученая, и завлабораторией, вроде бы и немного — завлабораторией, да ведь смотря какой. А эту по твоей докладной создавали, специально для тебя, можно сказать, создавали — такое ты направление движения дал. И кандидатская твоя — не липа какая-нибудь, как у половины институтских, а дело, самое настоящее, немало уж воды утекло, как защитился, а все, глядишь, то в той статье, то в другой сошлются на нее…
