Звезда бегущая | страница 206

А мало что уместить — напоить и накормить еще, одеть и обуть; а и того еще мало. Требует еще своего и душа, и вот пойди напои-накорми ее, одень и обуй. Мчат через всю страну, стучат на рельсовых стыках своими тяжелыми чугунными колесами товарные поезда, везя в Москву уголь и нефть для теплоэлектростанций, лес и цемент для строительства, зерно и сахар, масло и мясо. Гудят, поигрывая адскими отсветами пламени, электропечи, превращая в своих жарких футерованных чревах каменный размол шихты в жидкость, чтобы потом из выплавленного металла был отштампован кузов автомобиля, отлито какое-нибудь поворотное колесо для экскаватора или еще что-нибудь в этом роде; ходят громадные железные веселки в громадном чане, замешивая тесто, чтобы к утру из него был выпечен хлеб, что отправится, еще храня в себе жар противня, в булочные; квасится молоко в гигантских емкостях, варится пиво, набивается в кишку колбаса… Заработай деньги, получи, сэкономь, накопи — будешь и сыт, будешь и обут и одет.

На чем сэкономить, чтобы была переполнена радостью и восторгом жизни душа? Куда отнести сэкономленные рубли, что купить на них? Или лучше положить на срочный вклад за три процента годовых в сберкассу?

Ирония — костыли надежды…

Далеко уведут мысли в заполночный час, когда километр за километром познаешь собственными ногами громадность Москвы? Но вдруг скрип тормозов рядом, лязг открывшейся дверцы и голос, перекрывающий звук работающего мотора: «Что, подбросить, может, по пути если?»

По пути, по пути; самосвал грохочет с бешеной скоростью по пустынным улицам, мигающим желтым огнем светофоров на перекрестках, водитель жует папиросу в зубах, нет ему до тебя никакого дела — что он затормозил возле тебя, почему позвал?

Что гадать, впрочем.

Завтра доведется нестись ночною московской улицей за баранкой другого самосвала тебе, замаячит впереди в скупом фонарном свете человеческая фигура — не поленись, притормози, открой дверцу, высунься из душного тепла кабины на свежий ночной воздух: «Что, подбросить, может, по пути если?»

Ведь как ни ряди, а Останкинская телебашня, уж два скоро десятка лет гигантской иглой прошивающая московское небо, точно что выше тянувшейся в месопотамское небо, но так и не доставшей его башни Вавилонской.

1982—1985 гг.

Время шло к концу рабочего дня. Совсем немного осталось до звонка — какие-то минуты. Ладонников, сидя за своим столом, отрываясь глазами от листа бумаги обдумать очередную формулировку в месячном отчете лаборатории, видел, что вокруг уже собираются. Вскочить затем по звонку и бежать. Не все, конечно. Есть кто не торопится, просидит еще и полчаса и час, заканчивая начатое дело, — и все это всегда одни и те же. И те, кто сейчас сорвется по звонку и понесется по лестнице сломя голову вниз, — тоже всегда одни и те же. И ничего невозможно поделать: одни будут сидеть, другие нет, одни тянут воз изо всех сил, других нужно понукать на каждом шагу, и главное, нисколько их не заботит, что о них будут думать, как отзываться о них в разговорах, они — от сих и до сих, и до остального им дела нет.