Дальше она ничего не помнила. Очнулась от того, что девочка дула ей в лицо. Сквозь путаницу мыслей Алевтина с ужасом осознала, что в суматохе схватила не своего ребенка. Она не могла уже ни кричать, ни плакать. Лишь голосом, полным отчаяния, повторяла имя мужа, словно звала его: «Вася, Вася…» Чужая девочка робко жалась к ней, с новой силой напоминая о страшной потере. Частые разрывы бомб, стрелы трассирующих пуль, разрезающие небо, и все происходившее за окном вагона Алевтина перестала воспринимать как нечто реальное. Она решила вернуться назад и стала пробираться к выходу. Открывая дверь вагона, внезапно покачнулась… Кто-то успел подхватить ее у самой подножки.
— Гражданка! Очнитесь наконец! Не одной вам тяжело! Сядьте и успокойтесь! — Капитан-пограничник с забинтованной головой с силой тряхнул ее.
Взгляд Алевтины стал осмысленнее. Она посмотрела вниз и увидела, что рядом стоит чужая девочка и не выпускает ее руку. Собрав последние силы, Алевтина обошла все вагоны, но Венерочки своей нигде не нашла.
Вскоре поезд ненадолго остановился на каком-то полустанке. Вокруг была такая тишина, какая бывает только за фронтовой полосой. В тревоге и волнении прошла ночь; обезумевшая от горя Алевтина не сомкнула глаз. Девочка — ее звали Галей — не отходила от нее ни на шаг.
На третьи сутки, в полдень, поезд с эвакуированными женщинами и детьми прибыл в Москву. Галя еле стояла на ногах. Алевтина, взяв ее на руки, спросила:
— Как зовут твою маму?
Девочка в ответ заплакала. Алевтина стала успокаивать несчастного ребенка, хотя у самой сердце разрывалось от боли за судьбу собственной дочурки и мужа.
В эвакопункте ее сочувственно выслушали и выдали проездные документы до Благовещенска, чужого ребенка предложили сдать в детдом. Галя обхватила ручонками шею Алевтины и, рыдая, не отпускала.
— Она останется со мной, — прижав девочку к себе, заявила Алевтина инспектору по делам эвакуированных.
Уже садилось солнце, когда Алевтина с Галей вернулись на Ярославский вокзал. Поезд на Владивосток отошел с опозданием. Уставшая и измученная девочка, засыпая, назвала Алевтину мамой.
Поезд, выбившись из расписания, подолгу стоял на остановках. Алевтина всю ночь напролет проплакала — такая тоска на нее нахлынула, что было впору наложить на себя руки. Из головы не выходил Васин наказ: «Береги детей!»
