В клетках буквы, барабана оборот,
Быстрота разгул волненье ожиданье нетерпенье,
Шлёт подарки и приветы наш народ,
И навечно поневоле
Будет длиться «Чудес поле».
В клетках буквы, барабана оборот,
Быстрота разгул волненье ожиданье нетерпенье,
Шлёт подарки и приветы наш народ,
Шлёт подарки и приветы наш народ,
И навечно поневоле
Будет длиться «Чудес поле»,
И навечно поневоле
Будет длиться «Чудес поле»,
Будет длиться, «Чудес поле», «Чудес поле».
— В моих запасах больше ничего нет. Ты чем порадуешь?
— Спою. Сам, живой звук. Мелодию обеспечу стуком пальцем.
— Ты будешь петь? Без аудио?
Я стоял напротив дубового стола, положив на него правую руку. Для песни требовался девичий голос, с чем у автора проблем не возникло.
Показывал Серёга
Нам ухо от Ван Гога…
Хрящей и крови много,
А нервы прям отпад…
Осталось лишь немного:
Сюрприз от никакого
Ефремова бухого,
Он главный экспонат…
Дела в России швах,
И при размазанных мозгах.
Дела в России швах,
И при размазанных мозгах.
Дела в России швах,
И при размазанных мозгах.
Дела в России швах,
И при размазанных мозгах.
Мозгах!
Пальцы отстучали по столу мелодию. Второй куплет я посвятил более раннему событию.
Доцент любил дивчинку,
Олег и Настасинка
Одеты по старинке,
Истории плоды.
Но проявил слабинку:
Вдруг превратил дивчинку
В премерзкую картинку
Историк без балды...
Дела в России швах,
И при отрубленных руках...
Резкий обрыв песни. Как же я сразу не вспомнил? То есть оба события произошли сильно позже Борискиного отбытия, но здесь я всё осознавал. Однако оригинал пародии создан в шестнадцатом, через два года после расставания с современностью. Кто бы мог подумать. С датами я не в ладах.
Борис ударил по столу. Но не кулаком, а головой.
Толстое усатое лицо подняло на меня рассерженные глаза.
— Вы свихнулись, гражданин? Где вы откопали этот дебильный ужас, летящий на крыльях ночи? Придётся накормить вас вашим собственным рыбьим жиром.
— Я бы не отказался. Только дайте мне объяснить.
— Незачем! Сам вижу, что ты маньяк. Догадываюсь, что ещё ты написал. «Сиреневенькая глазовыколупливательница с переповыломанными ножками». Ты сочинил? Признайся, только честно.
— Ага, а ещё я повесил Колобка вместе с тётей Грушей.
Удар кулаком по столу.
— Сам сознался!
Памятливый читатель догадался верно. Свершилось то самое моральное падение. По крайней мере, его первая часть. (Забавно, что Бориска в гневе даже не поинтересовался, почему я пел девичьим голоском. Стоит учесть.)
Премьеру «Конька-горбунка» я не застал, но недавно читал ругательную монархическую статейку от самого Пуришкевича. Её сопровождал кадр с царём-Ефремовым, со злющими глазами. В точности как у Бориски.
