Но они не настоящие насекомые. В нашем морге, в химии и холодище, никаким насекомым не выжить, тут даже мух не бывает. Если летом муха залетит, полетает минут пять и сядет. Засыпает, потом замерзает. Так что эти — тени насекомых, их отражение в здешнем заиндевелом воздухе, они совсем прозрачные, без плоти. И что-то в них есть мучительно тоскливое, неприкаянное что-то, безнадёжное. Когда привозят новую партию, их души вьются и звенят над их прелестными головками, уже давно пропитанными химией насквозь. Будто разбудить хотят. Или просто жалеют. Или думают, что всё ещё может быть. Любовь, плоды…
Напрасно. Здесь в любом аромате — привкус гнили и химии. А проходит несколько дней — всё, настоящая трупная вонь. Даже если мыть, мыть и мыть. Но клиенты её не чувствуют.
— Вон ту корзину, с лентами. Упакуйте и приложите что-нибудь такое… мишку, что ли, плюшевого. Как? Хорошо, если плюшевого мишку? Ей понравится?
Я-то знаю, что ли, что ей понравится? Может, наденет тебе на плешивую башку эту корзину, а сверху мишкой постучит. Но тебе, родимый, я этого сказать не могу.
— Конечно, — говорю я. Улыбаюсь. Замёрзла, до костей продрогла прямо. Ноги устали. Скорее бы смена кончалась, работа у нас в морге тяжёлая.
Уйду я отсюда, ей-богу. Хоть и втянулась вроде, хоть и платят неплохо… Какой из меня некромант! Тоскую я по настоящему-то, по теплу, по жаркой жизни… Но начиналось всё чудесно, с самых лучезарных надежд. Я ведь сюда по объявлению пришла, тоже на враньё купилась: «Требуются сотрудники в фирму «Живые цветы для торжественных случаев».
