Вы, Катерина Матвеевна, так биологам и скажите: ребята в курсе, что будут экспериментальным материалом. Они согласные. Потому что иначе смерть им: дворцовый переворот штука суровая. Стража останется, стража новой Владычице нужна, да и спорить воительницы не обучены — им всё равно, лишь бы от госпожи пахло властью. Работягам и подавно наплевать. Только гарем идёт на съедение однозначно — гарему не всё равно. Супруга у них бывает только одна, да и та может порешить, если прогневается. Такие дела…»
Сухов, щурясь, посмотрел на небо. Пустое небо было белым от зноя, и маленькое солнце раскалилось до ослепительной белизны. Белый песок пустыни блестел, как толчёное стекло; тёмные фигуры фья отбрасывали крохотные тени.
Седьмой запел. Не будучи ксенобиологом, Сухов довольно смутно представлял себе физиологию фья — ему вспоминались то термиты, то пчёлы, то цикады, — но догадывался, что рот имеет слабое отношение к этим звукам, нежным и чистым, слегка похожим на пение бамбуковой флейты, а что имеет — не знал. Странные эти импровизации никогда не повторялись — и гарем пение Седьмого молча не одобрял. Петь полагается для Владычицы, Владычицу убила соперница. Гарем жив по чистейшей случайности, но петь — незачем. Даже, наверное, аморально, подумал Сухов.
А этот — поёт. Рой — унифицированная система. Индивидуальность в каждом Государстве одна — Владычица. Остальные, по идее, одинаковые, совершенно одинаковые. Это Владычицы объединяют свои крохотные Государства в агломерации, заключают договоры и ведут войны; все прочие — их орудия, отдельно движущиеся части их тел: и сёстры-воительницы, бесполые и безжалостные, и сёстры-работяги, тоже бесполые и безразличные, как живые механизмы. И братишки. Крылатые особи, для ухода за своими Владычицами и оплодотворения. Самые слабые существа в сообществе. Их немного, но много и не надо.
По земным меркам — не рабы. Все, кроме Владычиц, гораздо, гораздо меньше, чем рабы. «Говорящие орудия», как сказал какой-то античный мудрец — к ним это куда больше подходит, чем к людям в положении рабов. Рой. Своего разума и мнения у них быть не может. У них нет самости. У них нет имён. У них есть только функции.
Но Первый хотел, чтобы сёстры убили и его, и всех остальных. Второй хотел умереть вне агломерации — его ужасал сам факт смерти от жвал собственных сестёр; потом передумал. Третьему, кажется, всё равно. Пятый и Шестой в ужасе обратились за помощью к торговцу с Земли, потому что хотели жить, но не знали, что делать. Четвёртый жалеет, что не наелся напоследок. А Седьмой поёт.
