— Попаданец, едрен батон, — сказал я шёпотом и поплёлся досыпать дальше.
На следующий день доктор Анатолий Порфирьевич первым делом спросил, — ну что, коммунизм еще не надумал строить, летчик испытатель?
Хороший мужик, улыбнулся я, не злобливый, — тут Анатолий Порфирьевич, вопрос философский, что важнее, что строить или как строить?
— А пацан то не дурак, — заржал мужик на соседней койке.
— Был бы не дурак, по крышам старых бы бараков не бегал, — ухмыльнулся умудренный жизненным опытом доктор, — ладно болезный, вспомнил свои имя фамилию, место жительства и учебы?
Вот ведь, зараза, обвиняет меня в том, чего я не делал. Не бегал я по крышам бараков! Что ему рассказать, что мне сорок шесть лет, и что я хороший фотограф, и что я помню, как плыл на лодке по реке? Разберемся, по крайней мере, жив, здоров, хоть и в чужом теле.
— Ну что смотришь? — посерьезнел доктор, потом раскрыл журнал и стал читать, — зовут тебя Богдан Крутов, лет тебе пятнадцать, учишься ты в 447 школе, в восьмом «А» классе. Ну, вспоминаешь?
— Может, вы мне еще и домашнее задание напомните? — пробухтел я под хохот мужиков.
— А живешь ты в детском доме имени Григория Россолимо, — невесело продолжил Анатолий Порфирьевич, — не горюй, три дня мы еще тебе витамины поколем и отпустим в родные пенаты, парень ты шустрый, не пропадешь, да и страна тебя не оставит. Чай у нас не капитализм какой-то.
Да, не весело, папы нет, мамы нет, и хоть я их совсем не помню, все равно как-то грустно. С такими мыслями я надел больничную пижаму и пошел осматривать больницу. В коридоре дежурила знакомая мне Наташа, молоденькая девочка, хотя для меня сегодняшнего, скорее старая уже барышня. При виде меня она обиженно отвернулась и уткнулась в книжку.
— Привет, что читаешь? — поинтересовался я, сделав вид, что не заметил ее негатива ко мне.
— Если сейчас здесь снова наблюешь, то сам все затирать будешь, понял? — фыркнула девчонка.
— Три товарища, Ремарк, — прочитал я обложку книги, — не читал.
— А ты вообще читать то умеешь? — усмехнулась молоденькая санитарка.
Странное ощущение, когда девчонка, которая мне годится в дочери, дерзит как младенцу.
— Есть такое чувство, что когда то я очень любил читать, правда, не помню что именно, — я еще немного помялся и поплёлся дальше.
В одной из палат я заметил некоторое оживление.
— Лошадью, ходи, лошадью, — кричал один нервный больной.
На звук я скромно зашел в палату и поздоровался, — можно мне посмотреть на игру?
