— Счастливого рождества, Гюнтер…
— Возьми — вот все, что мне удалось для тебя достать. Пусть это будет символом моей любви к тебе.
У Танги выступили слезы на глазах. Он попытался улыбнуться, но вместо этого кровь прилила к его щекам. Неловким движением развернул он пакет. В нем была книга: «Воскресение» Толстого.
— Спасибо! — пробормотал он.
Гюнтер стоял перед ним. При слабом мерцании луны Танги вглядывался в его профиль. Мальчика душило волнение, и он не находил слов, а между тем ему хотелось так много высказать Гюнтеру! Он сидел в нерешительности на своем тюфяке, держа в руках полученный подарок. Он страдал от радости.
— Танги… Я хотел тебе сказать…
Гюнтер, казалось, колебался. Затем продолжал дрогнувшим голосом:
— Если что-нибудь случится со мной, влезь на мои нары и приподними переднюю доску. Ты найдешь под ней маленький золотой медальон. Он был на мне в день ареста; его подарила мне мать. Возьми его себе…
— Но что же может с тобой случиться?
— Как знать! Мало ли что… Ну, счастливого рождества!
— Счастливого рождества, Гюнтер!.. Знаешь…
— Знаю… А теперь я пойду и дам им рождественский концерт. Ты можешь меня послушать. Комендант решил, что в этот вечер заключенные имеют право слушать музыку. Отбой дадут на два часа позже… Я сыграю эсэсовцам сонату Моцарта, и ее будут передавать громкоговорители. Я рад, что ты будешь слушать меня.
— Да, Гюнтер!.. Знаешь, у нас и вправду рождество!
— Быть может, у нас здесь самое подлинное рождество на свете. Именно здесь рождение надежды и любви — что и означает рождество — имеет самый глубокий смысл.
Танги помолчал. Он с волнением смотрел на полученную книгу. Он мучительно подыскивал слова, но они ускользали от него или вдруг теряли всякий смысл. Он начал:
— Гюнтер…
— Да?
— Это первое рождество в моей жизни, когда я вижу гирлянды из веток, бумажные цветы, когда я получил подарок… Ты понимаешь?
— Понимаю.
— Несмотря ни на что, я рад, что встретил его с тобой. Я… я никогда не забуду этот вечер…
Танги слушал, как Гюнтер играет на рояле. Свернувшись на тюфяке, он казался себе таким крошечным, как в те дни в Испании, когда слушал по радио свою мать. Ему представлялось, что эта музыка звучит из иного мира, но он знал, что она оживает под руками Гюнтера. Танги словно видел, как длинные пальцы его друга летают по клавишам, а неподвижный взгляд устремлен куда-то вдаль. Мальчику чудилось, что сквозь печальную ясность этой музыки Гюнтер хочет открыть ему, хотя он еще только ребенок, сокровенную глубину и такую красоту, какую нельзя передать словами: это под силу только музыке. Он слушал, и музыка лилась ему в душу. Он позабыл голод, страх перед грядущими днями, свои раны, холод, все муки ребенка, не знающего детства.
