Обманув себя в одном, жители научились врать и во всём остальном. Дошло до того, что если кто-то стоял на месте, он смотрел в глаза другому и уверял, что куда-то бежит. Всё было наглухо закрыто, на границах опустился железный занавес, и от спёртого воздуха было нечем дышать. В конце концов, все устали от такой жизни, и чтобы окончательно не задохнуться, один из медведей в Ласковом Общем Лесу разрешил открывать окна и рты. И вдруг все поняли, что Ласковый Общий Лес стал как общий дом никому совершенно не нужен. И те лесные народы, которые были загнанны в Тайгу насильно, в один прекрасный день вышли оттуда, и стали жить порознь. Тайга и рада была бы удержать их, да слишком долго она сражалась сама с собой, сил на новые завоевания уже не осталось, а предложить уходящим, кроме памяти о великой общей победе, было совсем нечего. Ведь из-за глупого управления общим домом пришлось думать не о плясках и величии, а о куске хлеба для оставшихся жителей.
Светлолесы за смутные века в неволе порядком призабыли своё стародавнее имя, они почти не разговаривали на родном языке, пользуясь речью общего леса, и даже память о былой свободе была размазана и стёрта ластиком имперской болтовни. И когда свобода буквально упала им на голову, может быть, эта внезапность сыграла свою фатальную роль в будущем Светлолесья: ведь то, что даётся легко, и ценится не сильно.
Был декабрьский день, выпал снег, а светлолесы недоумённо поглядывали на спешащих прохожих, и многие чувствовали себя осиротевшими, потому что забыли, как жить самостоятельно, и привыкли чувствовать себя частью огромного муравейника. Но нужно было жить дальше. Из Тайги вышли другие леса, и став добрыми соседями светлолесам, все принялись поднимать и обустраивать покосившееся наследие. Прежде всего нужно было думать о том, как себя прокормить, потому что, живя в Ласковом Общем Лесу, жители так долго готовились к новым войнам, и так упорно ковали в кузницах новое оружие, что у них оставалось мало времени и сил на пшеничные поля, а забавки для детей и взрослых в мастерских общего леса делать вовсе разучились.
Теперь же над Светлолесьем установился небесный свет, никто никого не запугивал, и не было отныне у светлолесов большей заботы, чем пирог на столе и всякие безделушки для потехи, восторг от которых раньше был никому из них недоступен.
Когда светлолесы жили в Общем Лесу, им под строжайшим запретом воспрещалось вспоминать о прошлом, ежели оно не было описано таёжными придворными выдумщиками. И вот наступило время, когда стало возможно безбоязненно говорить о том, что раньше край светлолесов назывался Прибрежьем. Что был он довольно влиятельным, и с ним считались другие леса. Что, бывало, проигрывал он сражения, но и выигранных битв было немало. Что светлолесы, вдоволь наевшись военной каши, более всего ценили мирное небо, и на любые временные трудности житель леса обычно простодушно махал рукой: «Ай, лишь бы не война!». Что испокон веков это был край землепашцев и ремесленников, бережно расчищавших поля для посева, любящих каласы пад серпом своим, и делавших умелыми руками всякие полезные приспособления. Предки светлолесов всегда ценили волю, в их просторном лесу жили мудрые князья, которые добросовестно следили за исполнением закона и прав живущих. Но уважали прибрежцы не только славных воинов и сидящих в замках градоначальников, но и тех, кто мог их научить чему-то новому. И один из таких умниц, которого звали Румяная Корочка, стал первым, кто напечатал книгу в тех землях: ведь ни в Прибрежье, ни в соседних лесах, ни даже в Петербурге, по которому он бродил, читая стихи ещё не родившегося поэта, никто этого делать пока не умел. Да и как уметь, ведь компьютеров ещё не придумали, да и эра электричества была ещё далеко.
