Он не ответил. Наклонился, сорвал листок клевера, пробившегося сквозь траву, и поднял над головой.
- Смотри, - сказал он и отпустил лист.
Полянка была, как стеной, ограждена от ветра высокими соснами. Но листок, падая, заметался, забился над травой, рванулся из стороны в сторону, подталкиваемый невидимой силой, и наконец замер, упав в траву.
- Мечется будто необъезженная лошадь, - сказал мальчик, вспоминая что-то свое. - Но я научился управлять...
- Все равно долго не продержишься. Есть такой закон, - сказал я.
- Закон?
- Да, - подтвердил я. - Закон земного притяжения.
- Я не знаю никакого закона, - сказал он, вдруг задумавшись. - Все равно, - он тряхнул головой. - Летать можно долго. Пока не устанешь.
Мой недоверчивый взгляд на секунду прервал его речь. Он не обиделся и терпеливо объяснил:
- Я уже летал. Долго... Как птица, - повторил он любимое сравнение.
Нельзя было не поверить ему. Я кивнул, но он продолжал:
- Воздух сам держит над землей, а когда начинаешь снижаться, нужна сила. Крыльями отталкиваешься от воздуха, а потом отдыхаешь, сохраняя равновесие. Ты увидишь...
Но тут прозвучал горн. Из лагеря. Он звучал отрывисто и задорно и, казалось, совсем близко. Наверное, так оно и было. ТА-ТА, ТА-ТА, ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА.
Я сразу представил себе лагерного горниста Леньку Коршунова, его вихрастую голову, по-модному обросшую волосами. Он трубил, запрокинув лицо и чуть зажмурившись, и солнце плавало в распахнутой раковине горна. И все вокруг показалось таким хрупким, незащищенным, будто вот-вот исчезнет.
- Это меня, - сказал я, поймав взгляд мальчика. - Но я не хочу...
Я замолчал, не зная, как объяснить. В лагере оставался мой друг, Валька Коновалов, и все ребята, но я хотел показать мальчику свою дружбу и то, что хочу остаться здесь, с ним.
Он все понял и отрицательно покачал головой:
- Нужно быть там, где тебя ждут.
Я продолжал молчать, и, наверное, поэтому он повторил:
- Если ждут, значит, ты нужен.
- Ты улетишь?
- Не сейчас... после... Приходи, когда начнет темнеть.
Он поспешно отвернулся и склонился над орнитоптером. Я постоял еще немного, потом пересек овальную поляну и побежал по узенькой тропинке с чуть примятой травой назад, в лагерь.
То, что я делал в этот день в лагере, начисто исчезло из памяти. Осталось только воспоминание о суетливой поспешности, будто от того, что делаешь все быстро-быстро, можно подогнать время. Оно тянулось, как разогретая на солнце смола, и каждая новая минута цепко прилипала к предыдущей и отталкивала следующую.
