Инструментарий человечества | страница 24



– Ага, – кивнул Бизли, казалось, готовый расплакаться, – и представь, что я знаю, что почсек знает тебя и полагает, что решение было неправильным, что ты калека, который причинит вред всей Севстралии. Как бы я поступил?

– Не знаю, – ответил Род. – Сказали бы мне?

– Никогда, – произнес Бизли. – Я честный человек. Принеси мне еще выпить.

Род сходил к буфету и принес еще одну бутылку горького эля, гадая, где и когда мог повстречать почсека. Он не вел никаких дел с правительством; его семья – сперва дед, пока был жив, а потом тетушки и кузины – занималась всеми официальными бумагами, разрешениями и тому подобным.

Бизли сделал глубокий глоток.

– Хороший эль. Разговоры – тяжкий труд, пусть это и хороший способ сохранить секрет, если ты уверен, что никто не может заглянуть к нам в мысли.

– Я его не знаю, – сказал Род.

– Кого? – не понял Бизли, на мгновение сбитый с толку.

– Почсека. Я не знаю никаких почсеков. Я ни разу не был в Нью-Канберре. Ни разу не видел ни чиновника, ни инопланетянина, пока не встретил того чужестранного джентльмена, о котором мы говорили. Как может почсек знать меня, если я не знаю его?

– Но ты знаешь, дружок. Тогда он не был почсеком.

– Ради овец, сэр! – воскликнул Род. – Скажите мне, кто он!

– Никогда не используй имя Господа, если только не обращаешься к нему, – мрачно ответил Бизли.

– Простите, сэр. Я прошу прощения. Кто он такой?

– Хьютон Сайм сто сорок девятый, – сказал Бизли.

– У нас нет соседа с таким именем, сэр.

– Верно, – хрипло согласился Бизли, словно исчерпал свой потенциал разглашения тайн.

Род смотрел на него, по-прежнему озадаченный.

Далеко-далеко, за Подушечными холмами, заблеяла овца. Возможно, Хоппер менял ее положение на платформе, чтобы она смогла дотянуться до свежей травы.

Бизли приблизил свое лицо к лицу Рода. И зашептал. Забавно было видеть, как трудно давался нормальному человеку шепот, когда он полгода вообще не говорил вслух.

В его словах звучали низкие, пошловатые нотки, словно он собирался рассказать Роду чрезвычайно непристойную историю или задать ему личный, в высший степени неподобающий вопрос.

– Твоя жизнь, дружок, – проскрипел он. – Она у тебя была странная, я знаю. Не хочу спрашивать, но должен. Сколько тебе известно о твоей собственной жизни?

– Ах, это, – с облегчением ответил Род. – Это. Я не возражаю против этого вопроса, пусть он и не совсем правильный. У меня было четыре детства, каждый раз от нуля до шестнадцати. Моя семья продолжала надеяться, что я вырасту и смогу