– Вот ты – мужчина, – разобрал Ральф. – Настоящий мужчина, не то, что Фил.
Джессика расстегнула его ширинку. Вырвавшись на свободу, член Ральфа тут же угодил в ее влажный горячий рот. Слова стали не нужны.
Лучше Филиппа!
Джесс буквально насаживала рот на его пульсирующий член. Ральф застонал, не в силах противиться подступающему оргазму. Ослабил хватку на ее волосах, но Джесс сама схватила его за руку и сжала крепче, чтоб не отпускал. Ральф стиснул пальцы и сильно, грубо подал вперед бедра, чтоб еще глубже войти в ее мягкий рот. Он ожидал, что она подавится, задохнется, но Джесс лишь сделала встречное движение головой и… его член угодил прямо в ее горло.
Ральф громко кончил и, наконец, оттолкнул ее.
Какое-то время они молчали; Ральф медленно приходил в себя. Ничего подобного он еще не испытывал. Отец Филиппа водил их обоих в пуф и ему там нравилось, но такого удовольствия Ральф не помнил.
– Фред так… с тобой? – он понятия не имел, что сказать ей. – Тебе это нравится?..
Забылась Виви, забылась церковь, забылось все. Джессика – недоступная и прекрасная, сидела у его ног.
– Нет, – она даже рассмеялась. – Лупил меня лишь отец… Неважно!.. Иди сюда.
– Что?
Джессика стянула пуловер и придвинулась вновь, расстегивая на ходу блузку. Ее соски были бледными и розовыми. Грудь упругой и полной. Она легла ему в руку, чиркнув по ладони острием соска.
– То!.. Хочешь меня? По-настоящему? Хочешь?..
Как бы мог он не захотеть? Пальцы сжались, плоть Джесс проступила сквозь них, как тесто. Она застонала, откинув голову и его тело, молодое и сильное, мгновенно вспыхнуло вновь. Стянув с нее джинсы, Ральф развернул Джессику, велев ей опуститься на четвереньки.
А потом… потом чуть слышно скрипнула дверь и тонкая девичья фигурка, загородила собою свет.
Сейчас.
Тонкая девичья фигурка загородила собою свет.
Ральф еле успел подтянуть штаны и сунуть под подушку салфетки, как сине-белая молния брызнула на кровать. Стоявшая на пороге «вспыхнула» и опять погасла.
Как привидение, – мрачно подумал он.
Штрассенбергские бабы всегда, как призраки. Белые и прозрачные. Тщедушные, – как говорит граф. Одна только Ви хоть и белая, все у нее как надо. И волосы, и ноги, и грудь. Неудивительно, что Филипп не устоял. Он сам как раз собирался о ней подумать.
– Я, что, нарушила покой вечерних молитв?
– Какого черта ты здесь забыла?!
– Я так надеялась, ты расскажешь, – сказала Ви и трогательно, как в детстве, прошепелявила. – Какова сефта я вдесь забыва, Вальф?
