И дети в недоумении увидели дом отца в рубрике «Сдается!»
– Год, максимум, – сказали друг другу дети. – Переживем.
И время пошло.
Из Гремица, где теперь жил отец, поступали краткие донесения о его здоровье. И письма, где отец молил о прощении и просил его навестить.
Дети едко молчали.
«Последний» год, тем временем, превратился в три. Дом так и сдавался, а Хорст Валденбергер подружился с сыновьями Элизабет и оставил в покое собственных. Лишь незадолго до его смерти, письма стали приходить вновь. Будущая вдова умоляла пасынков приехать; хотя бы за ее счет. А пасынки писали в ответ: «Все твое – скоро будет наше!» Письмами. Они поняли, что наделали, когда увидели эти письма вновь. В суде, где пытались оспорить свое наследство.
Увы, но дом в Геральтсхофене и все остальное имущество их отца, осталось юридически подкованной вдовушке. Потом, много позже, виллу выкупила фрау Агата.
Тяжело дыша от волнения, Стелла вскарабкалась на крыльцо и нажала кнопку. В глубинах большого холла заверещал звонок. Она опустила руку, отступила на шаг и дверь тут же распахнулась. На пороге стояла беловолосая девка из церкви. На ней была простая белая майка и джинсы, которые, казалось, вот-вот спадут. Нижним бельем девица, не утруждалась. Вежливостью, тоже.
– Да?
Благодушное настроение испарилось.
– Эээ, вы должно быть, Джессика? – уточнила Стелла.
– Лучшая ее часть. А кто вы?
Стелла вежливо протянула руку.
– Я доктор профессор Стелла Халль. Твой брат дома?
Девушка облила ее презрением и громко рявкнула:
– Ральф!
Стелла с досадой подумала, что маленькая сучка могла бы пригласить ее в дом! И что таких, очень низко посаженных джинсов уже не носят. А еще, что под джинсы, положено надевать трусы.
– Тогда ты, верно, Верена, – попыталась женщина еще раз.
– Ральф! – снова рявкнула девушка, раздраженно переступив с ноги на ногу.
– Да что ты орешь?! – раздалось в ответ. – Че надо?!!
– К тебе! – прорычала та и развернувшись, ушла.
Спасибо, хоть дверью не хлопнула.
По роду службы Стелла постоянно общалась с девочками-подростками. Трудными подростками. Подростками из трудных семей. Но ни одну из них она не ненавидела с такой беспомощной жгучей яростью.
Ральф, наконец, появился. Он выпил. Это было ясно и по его лицу, и по ядреному запаху листерина. При виде Стеллы Ральф словно ударился о воздух лицом.
По инерции выпрыгнув за дверь, потянул ее на себя, чтоб в доме не слышали. Прошипел:
– Какого черта ты здесь забыла?!
Такой враждебности Стелла не ждала.
