Уголок они искали на привычном пути: Ленинградское шоссе, улица Горького, Пушкинская площадь.
― Не пойду! ― свистящим шепотом кричал Алик и вырвался. А Саша за руки тянул его в "Асторию".
― Да ты что, дурачок! Такой сегодня день! Посидим, поедим.
― Я не голоден.
― Ты жульен когда-нибудь ел?
― А что это такое?
― Из интеллигентной семьи, а село! ― весело изумился Саша и затолкал слабо сопротивляющегося из-за обнаруженного вдруг собственного невежества Алика в ресторанный подъезд.
― Мест нет! ― строго предупредил швейцар.
― Нам найдут, ― беспечно ответил Саша.
― И вашему товарищу рановато по ресторанам-то...
― В самый раз, ― отрубил Саша и нехорошо глянул на швейцара: сквозь и одновременно как бы мимо.
Взгляд этот означал, что Саша уже не видит перед собой человека, а видит он всего лишь препятствие, которое ему, солдату, позволено преодолевать любым способом. Любым. Поняв, что далее препятствовать без риска невозможно, швейцар возгласил:
― Прошу!
― Может не пойдем? ― нудил Алик.
― Да замолчи ты!
В зале Саша заметил знакомого официанта и поманил его пальцем. Тот на миг задумался, узнал, подбежал.
― Столик на двоих, закуску, жульены, двести пятьдесят.
Гриша окинул критическим взором Алика, но возражать не стал: усадил за малый стол у колонны, расставил приборы и исчез.
― Нравится тебе здесь? ― спросил Саша.
― Нет.
― Почему?
― Не ко времени все это.
С подносом примчался Гриша.
― А вот Алику не нравится у вас, Гриша, ― игриво сказал Саша.
― Кому что, ― бесстрастно заметил Гриша. ― Кому шашлык, а кому манная каша, кому сто пятьдесят, а кому молоко через соску.
― Не хами, ― предупредил Саша.
― Вы спрашиваете, я отвечаю, ― Гриша, разговаривая, умело расставил принесенное и пожелал: ― Приятного аппетита!
Саша налил себе рюмку, поднял ее.
― За ребят, сделавших то, что мне сделать не довелось, ― и выпил.
― Гражданин! ― прозвучало за его спиной. ― Приводить несовершеннолетних в ресторан в вечернее время строго запрещается.
Саша поставил рюмку на стол и поднял глаза на метрдотеля!
― А! Аполлинарий! Ты за Алика не беспокойся. Он взрослый. И умный. Умнее и образованнее нас с тобой.
― Гражданин! Я повторяю еще раз... ― начал было опять Аполлинарий Макарович, но осекся, потому что Саша, вытянув ноги и слегка отъехав креслом по натертому полу, засунул руки в карманы брюк. От этого незастегнутый бежевый пиджак разошелся, приоткрыл поблескивавшую в обильном свете ручку парабеллума.
