— Да в общем-то, я почти всё уже рассказал, — отозвался Зиновьев. — Да, в 1917 году местный ревком выселил графов из поместья и роздал земли крестьянам. Однако корни зла не были выкорчеваны. Графам (тогда это были отец и сын, Василий и Александр Залесьевы) удалось выехать во Францию. Все ценности, имевшиеся у них (по предварительной описи ревкома — огромные суммы), словно испарились при эмиграции. Хотя вроде бы всё добровольно было сдано властям, за границу графы прибыли отнюдь не бедными — а в госхран не поступило ни копейки, и никаких следов сыскать не удалось… Поместье, разумеется, не было разрушено — с чего бы? — и в конце концов стало центральной усадьбой колхоза, сохранившего, что тоже, кстати, весьма подозрительно, название «Зелёная Долина».
Кроме того, мы на полвека потеряли графов из виду — и это было уже совсем плохо. Точнее, крайне непредусмотрительно. Но XX век сотрясал мир самыми жуткими событиями, и в свистопляске мировых войн, революций, атомных бомбёжек, природных и техногенных катастроф долго ли было упустить двух дворян-эмигрантов с неподтверждённой степенью сверхъестественной угрозы?
Фамилия Залесьевых всплыла опять лишь в семидесятых годах прошлого века, но поначалу у нас даже не возникло новых причин ими интересоваться. Они (теперь уже семья из троих человек — Александр Залесьев, его жена Анна и сын Владислав, старый граф к тому моменту давно уже скончался) были, казалось, всего лишь обычными членами русского эмигрантского сообщества, жили где-то в предместьях Парижа, богатством вроде бы не выделялись… А нам стоило, да, стоило проявить интерес — ведь старшему Залесьеву было за семьдесят! Можно же было сложить два и два и связать столь неожиданное долголетие наследника рода с его отъездом из проклятого поместья в 1917-м году! Ведь все его предки, пока оставались там, едва доживали до тридцати-сорока лет! И проверить, тогда же проверить поместье на сверхъестественную угрозу, пока там не было ничего, кроме обычного колхоза, и некому было бы нам помешать!
Неожиданная эмоциональность Зиновьева несколько удивила меня.
— Перестаньте, Николай Анатольевич, — сказал Сефирос из своего угла. — Вам незачем себя винить. Вы тогда были и всего-то агент. У вас даже не было доступа к этим историческим данным… К тому же, потом всё-таки проверяли…
Зиновьев вдруг встал, подошёл, тяжело ступая, к креслу, в котором расположился Сефирос, и горой навис над ним.
— Вы знаете, товарищ директор отдела, что самое трудное? Это засыпать. Мне очень трудно заснуть, понимаете? Ведь я их вижу каждую ночь. Это же дети, вы слышите, дети! Им было всего-то по сколько? Десять, одиннадцать лет? Никто из ваших хвалёных ментальных психологов не смог мне помочь за все эти годы. Так что не говорите мне, в чём я виноват, и в чём не виноват. Я и сам знаю всё не хуже вас… И если даже тогда я не мог предотвратить беду, то теперь обязан, просто обязан сделать всё, что в моих силах и сверх того, чтобы ничто подобное не повторилось. И если чувство вины поможет мне быть сильнее — значит, я обязан быть виноватым. Вот и всё.
