— Вы не откажетесь приютить несчастную женщину с ребенком, которая спасается от погони? — без всяких обиняков спросил его сенатор.
— Не откажусь, — твердо ответил честный Джон.
— Так я и думал, — сказал сенатор.
— Пусть только сюда кто-нибудь сунется, мы им окажем достойный прием. Я готов. — Добряк расправил свои могучие плечи. — Кроме того, у меня семеро сыновей, каждый шести футов роста, и они тоже маху не дадут. Передайте этим смельчакам наше почтение и скажите им, что мы согласны принять их в любую минуту. — И, запустив пальцы в свою густую шевелюру, Джон разразился хохотом.
Измученная, еле живая от усталости Элиза вошла в кухню, держа на руках забывшегося тяжелым сном ребенка. Великан осветил свечкой ее лицо, сочувственно хмыкнул и распахнул дверь в маленькую спальню рядом с кухней. Пройдя туда следом за Элизой, он зажег еще одну свечу, поставил на стол и только тогда заговорил:
— Вот что я скажу, милая: бояться тебе нечего, пусть за тобой кто угодно приходит — меня врасплох не застанут! — И он показал на ружья, висевшие над камином. — Не поздоровится тому, кто вздумает здесь самочинствовать, это всем в округе известно. Так что спи спокойно, будто тебя мать в колыбели качает.
— Писаная красавица! — сказал он, оставшись наедине с сенатором. — И чаще всего бывает так, что чем красивее женщина, тем больше у нее причин спасаться бегством, если только она порядочная. Я это знаю!
Сенатор в двух словах поведал ему историю Элизы.
— Эх! Ну что ты скажешь! Вот горе-то! — разжалобился добряк. — Охотятся за бедняжкой, как за ланью! А ведь от хорошей матери ничего другого и требовать нельзя. Ей-богу, как услышу о таком безобразии, так еле себя сдерживаю, чтобы не наговорить чего-нибудь непотребного. — И Джон вытер глаза громадной, покрытой веснушками ручищей. — Поверите ли, уважаемый, я годами не ходил в церковь, не мог слушать, как там вещают, будто Библия оправдывает рабство. Человек я неученый, ни еврейского, ни греческого не знаю. Где мне спорить со священниками! А потом нашел все же такого священника, который и тем в учености не уступал и проповедовал совсем другое. Вот с тех пор я и пришел в лоно церкви.
Говоря все это, Джон откупоривал бутылку шипучего сидра и теперь поставил ее на стол.
— Оставайтесь у меня до утра, — предложил он радушно. — Я сейчас подниму свою старуху, она вам живо приготовит постель.
— Благодарю вас, друг мой, — сказал сенатор. — Я хочу попасть на дилижанс, мне надо в Колумбус.
