Он удостоился уважительного взгляда Шуламит, что его обрадовало. Ему нравилась эта мужеподобная крупная женщина, в которой при этом было что-то девственное.
— На последнем семинаре, — сказала она, подумав, — Идо критиковал стихи Тироша, этого до него никто не делал. Несмотря на то что и я, к примеру, полагаю, — она понизила голос, — что политические стихи Тироша не стоило публиковать. Отсюда вы можете понять, что Идо был подлинным интеллигентом и сильным человеком.
— А его атака на Фарбера?
Шуламит поправила складки на юбке, вытянула ноги:
— Это не совсем атака. Вопрос стоял так: что именно Тирош открыл — имеют ли эти стихи самостоятельную ценность? Когда Тирош был еще сравнительно молодым репатриантом, студентом университета, боролся с ивритом и не публиковал стихов, он поехал навестить свою мать в Вену. Он рассказывал мне не раз, как встретил там эмигранта из России, который дал ему записанные на листочках стихи Фарбера, и Тирош внимательно их прочел. Вы должны понять, что стихи, написанные и спрятанные в лагере, потребовали перед публикацией большой дополнительной работы. Я-то знаю, как нужно потрудиться над такими стихами. Стихи-то были средние, даже примитивные, но Тироша поразило то, что они были написаны молодым человеком в советском лагере, в пятидесятых годах, на иврите. Это произвело на него огромное впечатление. Его не интересовала подлинная художественная ценность этих стихов, в данном случае он отступил от своих эстетических принципов. Как-то раз я принесла ему стихи одного моего студента, слепого; стихи были незрелые, и он вернул их с вежливым презрением. В этом случае привходящие обстоятельства не помогли — ведь это был не его студент. Идо говорил то, что как бы само собой разумелось: исторические обстоятельства отменяют общепринятые поэтические критерии, и тогда возникают новые вопросы. Но кто мог убить Идо? Тирош не умер сам, и Фарбер тоже.
Она улыбнулась, словно это была шутка, а затем посерьезнела.
— Тувье, — нерешительно сказала она, — был способен убедить Идо в его ошибке, он сердился, но Тувье не способен и мухи обидеть, и, разумеется, он бы ни за что не додумался насчет баллонов и прочего.
Парень, что допрашивал меня вчера и позавчера, спросил, имею ли я понятие о подводном плавании, — она хрипло засмеялась. — А Тувье Шай — это трагедия другого рода. — Ее лицо вновь стало серьезным. — Не сделайте ошибки, он человек сложный, высоких моральных качеств. Не прислушивайтесь к дешевым сплетням, — осуждающе произнесла Шуламит и погрузилась в размышления. Затем встряхнулась и встала со своего места с глубоким вздохом. — Надо возвращаться к работе.
