. И это то значение, которое Гадамер приписывает
теоросу, зрителю античного древнегреческого театра, сидящему на скамье в громадном зрительном зале, обычно вырубленном в естественном скалистом уклоне, как Театр Диониса в Афинах.
Теоросы участвуют в драме, находясь там и отдаваясь перформансу, спектаклю или игре. Это участие состоит в том, чтобы присутствовать на спектакле и внимательно следить за ходом действия, а не зевать по сторонам, откровенно скучая и мучась от происходящего. Это участие, которое требует некоего самозабвения: мы не следим за собой, мы смотрим на сцену и лишь подчас осознаем себя смотрящими пьесу здесь и сейчас.
Зритель сидит на расстоянии, которое Гадамер называет «абсолютной дистанцией», и находится как бы поодаль от игры – не вмешивается в нее, не вторгается на поле, срывая или останавливая действо. Эта дистанция избавляет зрителя от прямого участия в представлении. Это эстетическая дистанция, или лучше сказать – теоретическая дистанция, необходимая для того, чтобы смотреть и видеть пьесы и игры. Таким образом, зрители участвуют во всем этом, принимая теоретическую дистанцию от представленной практики или имитации действия – в формулировке Аристотеля: mimesis praxeos – мимесис праксис, то есть подражание действиям.
Зрители – теоретики, которые участвуют в практике игры посредством непрерывных актов внимания. Это подразумевает, что связь между теорией и практикой вводится в драму и разыгрывается как драма, как дистанция между зрителем и актером, расстояние, которое никогда не должно переходить в абсолютную близость или идентичность.
Это еще один способ думать о футболе как о театре дифференциации идентичности, и разница здесь – это дистанция между теорией и практикой. Безусловно, существует идентификация зрителя с игроками или с любимым игроком, но должна быть и дистанция. Сильнее всего это расстояние сокращается, когда забивший гол игрок на радостях прыгает в толпу зрителей, затем неминуемо получая желтую карточку. Но игра требует эстетической дистанции.
Мы могли бы пойти дальше и сказать, что игра существует для зрителей. То есть игра не для игроков, а для нас, фанатов. Для Аристотеля трагедия была привилегированным видом поэтики, стоящим выше, чем эпическая поэма или комедия, и конечно же выше историописания. Трагедия призвана воздействовать на зрителя. Аристотель лихо описывает этот эффект, говоря об эмоциях страха и жалости, выращенных и пробужденных драмой и достигающих
