— Правильно ляпнула, — похвалила я служанку. — Иначе всё было бы гораздо хуже…
Девушка вопросительно посмотрела на меня через отражение.
— Так что случилось-то, мадам? — она принялась осторожно разбирать волосы на пряди, слегка подкручивая пальцами естественные волны. — Вы ночевали ведь где-то…
И смущённо замолчала, взявшись за дело с удвоенным старанием.
— Ночевала, — мрачно ответила я.
— Ох, мадам! — округлила Аби глаза. — Неужто…
— Я ночевала здесь. Утром вышла прогуляться в сад. Разве не так?
Служанка понимающе кивнула и поплотнее сжала губы. Но на её щеках явственно проступил румянец. Даже представлять не хотелось, что она успела себе напридумывать. Но не оправдываться же!
Мы с Аби собрались так скоро, как вообще смогли. Теперь, с аккуратно убранными волосами, с укрытыми кружевной шалью плечами, пусть и в вечернем платье, я чувствовала себя гораздо увереннее.
Но сбежать так быстро, как хотелось, нам не удалось.
Мы уже спрятались от нарастающего зноя в карете; кучер гикнул лошадям — но тут прямо перед их носом к крыльцу выкатилась другая повозка и совершенно нагло перегородила нам путь.
Донельзя возмущённая, я выглянула в оконце; во двор вышла невысокая темноволосая девушка, одетая, в отличие от меня, по всем правилам утреннего туалета: лёгкое голубое платье из шёлка, соломенная шляпка, что бросала желтоватую тень на её лицо. За ней, что-то на ходу щебеча, торопилась компаньонка. Я, передумав ещё больше портить себе утро склоками, даже увлеклась разглядыванием жизнерадостных девиц — но дверь снова распахнулась, и на крыльце показался Ксавье де Ламьер.
Совершенно непринуждённо он подошёл к мадемуазель в голубом и подхватил её обтянутую длинной перчаткой руку, явно намереваясь проводить до кареты.
Похоже, с тем зельем, что я приготовила, всё же что-то не так. Либо оно не добралось до нутра младшего де Ламьера. Уж больно мило и даже чуть заискивающе он улыбался своей знакомой. И пальчики её в своих сжимал очень уж бережно. Я досадливо прикусила губу, наблюдая за Ксавье из-за чуть отодвинутой в сторону занавески. А в груди всё нарастала и нарастала горечь разочарования.
Всё прахом!
Де Ламьер усадил девушку в карету, пропустил мимо себя её подружку и замер на крыльце, заложив руки за спину. Лишь в тот миг, как повозка проезжала через ворота, он махнул ей вслед. Какое несказанное дружелюбие!
