Позади фронта [= Полевая жена] | страница 35

— Неудобно оставлять…

— Багнюк без тебя доедет. Бумага никуда не денется. Верно, капитан, не пропадет наша бумага?

— В машине только одно место. Старшему лейтенанту придется подождать, — сообщил капитан.

Она заколебалась, и Копылов мстительно обрадовался, надеясь, что Шурочка откажется от услуги. Но она согласилась:

— Я, пожалуй, поеду. Мне и так от майора нагоняй будет за самоволку.

Втроем вышли из дому. Хозяин босиком проводил их до порога и, когда дверь захлопнулась, заложил ее на крючок изнутри.

Ветер порывами прицельно хлестал в лицо. Шура спряталась за плечо Копылова и вцепилась пальцами в его руку.

У обочины нетерпеливо топтались четверо офицеров. Шуре уступили место рядом с водителем, остальные тесно сдвинулись позади. Капитан тоже вдавился к ним.

— И вы едете? — спросила Шурочка.

— Вызвали. Утром нужно быть в штабе тыла, — объяснил капитан. — Укройтесь, а то просквозит, — сказал он, отдавая Шуре свою плащ-накидку.

— До свиданья, рыцарь, — улыбнулась Шурочка Копылову. — Не позабудь полушубок. Синьков убьет меня! — прокричала она, когда машина уже тронулась.

Рубиновый глазок заднего подфарника стремительно летел в ноющую голосами ветра прорву ночи. Гул мотора не доносился. Свет чиркнул по кирпичной стене — кажется, это был тот самый госпиталь, где оставили Никитина. До него метров пятьсот, не больше.

Копылов не захотел возвращаться в дом и снова будить поляков. Над дорогой, там где остался шлагбаум, чуть виднелось небольшое зарево — это из трубы сыпались искры. Копылов направился туда. На шоссе было пустынно и одиноко. Ветер подгонял его в спину. За шумом ветра Копылову мысленно различались голоса, Шурочкин и свой. Он заново перебирал в памяти все сказанное ими недавно. Не хотелось вспоминать свое дурацкое нелепое признание. Ведь он говорил искренне, он думал, она мучается, страдает, а она — смеялась. Над чем она смеялась? Неужели над ним? Ну, и пусть. Он тоже шутил. Неужели она поверила? Вот потеха, если поверила!

«Вот потеха, если поверила». Он долго твердил эту фразу, чуть не вслух, и от частого повторения слова потеряли смысл — мысленно он говорил: «Вот потеха, если поверила», а думал совсем другое.

Сейчас он больше злился на капитана, чем на нее. Если бы она отказалась ехать, он простил бы ей все и снова бы повторил, что любит, любит. Встал бы перед нею на колени, унизился, как угодно, только бы не так вот случилось, как вышло — остался не при чем.

У шлагбаума никого не было, часовой отогревался в будке. Кроме него на полу у печки, разомлев от тепла, сидел еще один солдат. При виде вошедшего офицера он хотел было встать, но поленился.