Карлик произносил какие-то премудрости, сопровождая их красивыми жестами:
– Когда ты вошел в это древнее сооружение, ты хотел отдохнуть. Ты хотел покоя. Тело стремится к покою и безопасности. Оно знает, что совершенный покой, абсолютная безопасность – это смерть. Не противься зову праматери-земли. Ты уже на полпути.
Карлик нависал надо мной, сверля холодным, насмешливым взглядом.
– Приидите ко мне, все утруждающиеся и обремененные! – напевно возгласил он насыщенным церковным тенором.
– Это не из той оперы! – возразил я, усиливая попытки освободиться от назойливой праматушки. – Слова адресованы живым, а не мертвым. Там дальше сказано: Я пришел, чтобы имели жизнь, и с избытком. Ненавидящие меня любят смерть,
– Молчать! – яростно и хрипло рявкнул карлик.
В его пронзительном голосе слышались нотки профессионального палача. На ум мне пришла «святая» инквизиция, зверства гестапо и НКВД.
– Мне плевать на эту демагогию! – продолжал карлик. – Этой книгой можно доказать любое дьявольское утверждение!
– А можно опровергнуть, – почти спокойно произнес я, отплевывая грязь. Во мне проснулось настроение мученика за правое дело, и я, как это ни поразительно, ощутил, что, несмотря на свое жутковатое положение, почти не боюсь. Возможно, именно поэтому я стал делать успехи в схватке с землицей, по собственной инициативе решившей, что я страдаю Эдиповым комплексом.
– Про любовь и добродетель – это все чушь! – почти по слогам произнес карлик. Я заметил, что под стать моим спонтанным ассоциациям он и впрямь предстал теперь облаченным в мундир и кирзовые сапоги. – Сентиментальная чушь! – с ленинскими нотками добавил он, брызжа слюной.
Полковничья фуражка преобразилась вдруг в головной убор священника, мундир в мгновение ока стал иерейским одеянием – ризой, стихарем, епитрахилью.
– А я говорю – смерть есть избавление от зла! Смерть – это настоящий мессия. Жизнь есть непрерывное страдание, а страдание – зло. Следовательно, умирая, мы очищаемся от скверны, от многоликой скверны жизни.
Тон проповедника смягчился, но свои истины, утешительные, словно вбиваемые в шпалу железнодорожные костыли, он продолжал развивать:
– И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, – процитировал карлик Экклезиаста. – А блаженнее всех те, кто вовсе не существовал. Суета и томление духа! Но возвращается прах в землю, чем он и был.
Карлик молитвенно сложил ладони. Они были подозрительно волосаты. Объятия земли-матушки стали крепче.
