«Картинки с выставки» Мусоргского | страница 18
Самое интересное, что в каталоге гартмановской выставки не значится ничего похожего на этот юмористический сюжет. Известно, что Гартман жил в Лиможе, изучал архитектуру лиможского собора, его строение и декор. Сохранились рисунки, изображающие бытовые сценки и наброски: священники верхом на ослике, монахи, молящаяся женщина. Но точный прототип этой пьесы неизвестен. Скорее всего, его и не было. Как в пьесе «Тюильрийский сад», композитор сам создал и героев, и драматургию этой сценки.
«КАТАКОМБЫ»
«Художество должно воплощать не одну красоту; здание тогда хорошо, когда, помимо красивого фасада, прочно и осмысленно, когда чуется цель постройки и видна голова художника. Это было в погибшем Гартмане».
Из письма М. П. Мусоргского П. С. Стасовой от 26 июля 1873 года
«Теперь я на досуге перевожу письма Лафатера — о состоянии души после смерти, вещь очень интересная, да притом меня всегда влекло в мечтательный мир...»
Из письма М. П. Мусоргского М. А. Балакиреву в ночь с 12 на 13 августа 1858 года
«В этой же второй части („Картинок с выставки“.— Е. А.) есть несколько строк необыкновенно поэтических. Это музыка на картинку Гартмана „Катакомбы парижские“, все состоящие из черепов. У Мусорянина сначала изображено мрачное подземелье (длинными тянутыми аккордами, чисто оркестровыми, с большими ферматами). Потом на тремоландо идет в миноре тема первой променады („Прогулки“.— Е. А.) — это засветились огоньки в черепах, и тут-то вдруг раздается волшебный, поэтический призыв Гартмана к Мусоргскому...»
В. А. Гартман. «Парижские катакомбы»
Так Стасов описывал Римскому-Корсакову две пьесы из «Картинок с выставки» — «Катакомбы. Римская усыпальница» и «С мертвыми на мертвом языке». Эти две пьесы, звучащие без перерыва, связаны между собой общим настроением мрачной сосредоточенности, тяжелого раздумья о времени и смерти. «Катакомбы» Мусоргского возникли под впечатлением акварели Гартмана «Парижские катакомбы (с фигурами В. А. Гартмана, В. А. Кенеля и проводника, держащего фонарь)»[2]. Пьеса Мусоргского, отталкиваясь от внешнего изображения мрачных подземных сооружений, переносит нас не только в пространстве, но и во времени — из современного Парижа в древний Рим. От образа «римской усыпальницы» веет глубинами истории. И хотя изображение катакомб как символа смерти параллельно у обоих художников, Мусоргский создает образ несравненно большей силы и обобщенности.
Безжизненная, аскетичная фактура пустых унисонов, дублированных в две октавы (композитор использует акустику «призрачных» обертонов), рисует картину пустынности, мертвенности, безлюдья. Гулкие удары мощных, резко диссонирующих аккордов лишены живой пульсации ритма, музыка существует как бы вне времени. Каждое созвучие, каждый аккорд — как отдельный каменный монолит. Резкий контраст предельной громкости и чуть слышного звучания имитирует эффект «эха».
