(Дальше идет рассказ о том, как Данил добирался на метро от Вокзальной до Минской, оттуда, на городской маршрутке, до автостанции на площади Шевченко, и на пригородной — от Киева до Кулебовки: толпа, жара, разговоры вокруг, дух дешевого парфюма и подмышек и разлапистые, липнущие ко всему липкому в душе, звуки радио «Шансон», — где уж тут Даниле было собраться и сосредоточиться? Его вновь охватил страх.)
…Какой вы молодой! — вместо приветствия сказала ему на остановке в Кулебовке женщина в черном. — Я-то думала, вы старенький… Прошу к нам в дом: позавтракать чем Бог послал.
Данил был голоден, но вежливо отказался. Его желудок был обязан быть пустым. Женщина в черном посмотрела на него с уважением и интересом… Из дома вышел ее муж, сумрачный старик. Он вызвался на пару с женой сопровождать Данила, куда его ни поведет.
Шагая рядом с ними к окраине Кулебовки, Данил отметил про себя: «Неразговорчивы. Даже молчаливы. Это хорошо: не будут попусту нервировать…
— Вот здесь, — сказала женщина в черном и остановилась возле хаты с рекламой рыболовных снастей, перед широким лугом. — Там, за лугом, их отсюда видели последний раз. Они вдвоем на одном велосипеде въехали в тот лес и больше из него не выезжали.
— Значит, нам туда, — негромко и строго сказал Данил и первым шагнул в густое разнотравье некошеного луга.
(Дальше — Данил наугад бродит по кулебовскому лесу в напряженно молчаливом сопровождении Гната и Натальи (я не стал менять им имена). Лес замусорен и хмур. Ни одного лучика не пробивается сквозь кроны; стеклянная палочка темна и непрозрачна: Даниле в душном и сыром сумраке леса неоткуда ждать подсказки.)
…Сильно уставшие, они внезапно вышли на освещенную палящим солнцем просеку и, не сговариваясь, расселись на сосновых пнях среди кустов дикой малины и ежевики, под тяжело провисшими над головами проводами линии электропередачи. Провода, не умолкая, заунывно пели так, что дрожал жаркий воздух просеки…
— Магнитное поле поет, — тихо пояснил Данил и добавил: — Оно — наш союзник.
Он вытер пот со лба и, задрав голову, загляделся сквозь заветную стеклянную палочку на узкое синее небо над просекой. В глицериновой влаге палочки, в двух переплетенных фиолетовых лучах тихо пошевеливались маленькие звезды — но звезды и лучи ни о чем Даниле не говорили; его сверхъестественное, измученное дорогой и жарой, предательски молчало… И Данил подумал, с яростью поглядывая на Гната и Наталью: «Что было делать нормальным детям в жару, да еще с велосипедом, в этом запущенном, трудно проходимом лесу? Допустим, они сюда заехали, надеясь спрятаться в тени или же из любопытства, — ну а дальше что?.. Да, вот именно: что?.. Что любые дети любят делать летом больше всего на свете, да еще в жару?.. Купаться до одурения! Конечно же, купаться! Нырять! плескаться! плавать! брызгаться!.. Данил встал с пня и, выставив перед собой стеклянную палочку, прищурился и произнес:
