, и я впервые в жизни понял значение этих слов… Ганна поздоровалась со мной и пошла дальше, на ходу обернувшись к мальчику:
— Митяй, скажи всем до свидания и поторопись. Поможешь мне обед согреть.
— До свидания, — ни на кого не глядя, с досадой провожая взглядом бабочку, послушным эхом отозвался мальчик, и только тут я понял, что передо мной не мальчик с фотографии, но совсем другой ребенок…
Вслед за Натальей и незнакомкой я вошел в дом, пропахший свежим борщом.
— Вот, дочка к нам приехала, волнуется, — опередила Наталья мои вопросы и сказала незнакомке: — Мила, поздоровайся.
Мила мне кивнула сдержанно и безо всякого любопытства.
На крыльце послышались тяжелые шаги, и вскоре Гнат вошел в дом и сел за стол. Молча со мной поздоровался и сказал:
— Я посадил его на маршрутку… Он взял с собою мой садовый нож.
— Это плохо, — отозвалась Наталья. — Добром не кончится. Почему ты не поехал с ним?
— Я предлагал. Я говорил: давай я помогу, я Киев знаю хорошо, я посмотрю, чтобы с тобою было все спокойно. А он мне: нет, спасибо, ты нам уже помог, ты присмотрел уже, теперь я, говорит, сам буду разбираться.
— Почему ты не забрал у него нож? — спросила Наталья.
Гнат разозлился, отвечая:
— Как? Как отобрать? Я говорил ему: оставь мне этот нож, это не твой, а мой… Даже не слушает; он говорит: с ножом спокойнее… Мне что, с ним драться, с бугаем? Еще при людях!
— Не кончится добром, — повторила Наталья.
Я ничего не понимал. Не потому, что Гнат говорил по-украински, а Наталья, как всегда, на своем особом личном языке. Слова я понимал вполне, и мне сейчас нетрудно передать тот разговор почти дословно, на свой лад. Но я не мог понять, о ком, о чем вообще шел разговор… Наталье передо мной, должно быть, стало неудобно, и она неохотно объяснила:
— Это мы говорим об Эмине, о нашем зяте, об отце Гришеньки. Он у нас азербайджанец… Милу здесь оставил и подался в Киев, разбираться…
— Я понимаю, — сказал я, ничего еще не понимая толком.
— Ты покажи, — сказала дочери Наталья.
Мила перестала напевать, встала, прошла в угол, порылась там в дорожной сумке и вернулась с тонкой книжицей, завернутой в целлофан. Под мутноватой оберткой я сумел прочесть: «БЕРДЯНСК», а над ним — имя автора, до такой степени не существующее, что его и псевдонимом назвать затруднительно: Рогнеда Буря.
Прежде чем я развернул целлофан, Мила меня жалобно предупредила:
— Эмин купил зачем-то на вокзале, в Сургуте, и читал, пока мы ждали пересадки на московский поезд… И в поезде читал, уснуть не мог, и мне спать не давал…
