— Нет у меня имени, — сухо сказал Дракон, — я давным-давно позабыл его. — И, забрав одежду, ушёл.
Менестрель полежал-полежал и вдруг начал колотить себя кулаками по лбу. И надо же было всё испортить! А потом призадумался. Как так — нет имени? Хотя задуматься стоило о другом: как теперь Дракону в глаза смотреть после всего того, что произошло, как вести себя с ним… Юноша тихо застонал и ещё усерднее заколотил себя по лбу. Но сожалений или раскаяния он не чувствовал.
Дракон, к облегчению менестреля, предпочёл сделать вид, что ничего и не было (а что думал на самом деле — неизвестно), и за утренней трапезой говорил всё больше о надвигающейся зиме. Юноша кивал, поддакивал, но из головы у него не выходило: как так — нет имени? И когда Дракон улетел по своим делам, менестрель тут же отправился в деревню: уж крестьяне-то непременно должны знать! Но в трактире, кого бы он ни расспрашивал, лишь пожимали плечами: Дракон для них всегда был «господином драконом», и они никогда не задумывались, что его могут называть как-то иначе. А ехидный старичок, подумав, присоветовал:
— Ты бы сходил к бабке-сказительнице, уж она-то должна знать: как-никак старше всех в Серой Башне. Не считая дракона.
И менестрель отправился к сказительнице. Жила она на самом краю деревни в добротно сколоченном доме, из которого никогда не выходила, — во всяком случае, менестрель не видел, чтобы выходила, и решил, что это, должно быть, дряхлая старуха, раз уж старше её в Серой Башне только сам Дракон. Удивился же он, войдя в дом! Его встретила крепкая сухощавая старуха с густой седой косой, обвязанной вокруг головы, и какими-то уж совсем молодыми глазами. Не бывает таких у старух!
Занята сказительница была тем, что отбивала на столе тесто для пирога: хватала колобок, со всего маху бросала на столешницу и скалкой била по тесту, пока оно не превращалось в толстый блин.
На менестреля старуха взглянула одним глазом и, ни слова не проронив, протянула ему скалку. Юноша понял, что без этого разговору не бывать, закатал рукава и принялся за работу. Не хвастовства ради будет сказано, но он не только лютню в руках держать умел и скалкой по столу грохнул так, что аж стоявшие по бокам чашки-ложки подскочили, и за пару ударов выровнял колобок в лепёшку. Старуха со значением крякнула, отобрала скалку и уселась в стоявшее возле стола кресло. Менестрель остался стоять, отирая ладонь об ладонь, чтобы стряхнуть муку.
— Зачем пожаловал? — спросила сказительница. И голос у неё был не старческий: не надтреснутый, не обветшалый годами, а чистый и звонкий, как у юных дев.
