В лавке Юргена никогда не было покоя — все время слышно было какое-то шебуршение и попискивание, — но старик по привычке даже не обращал на это внимания. Не мешал ему и неприятный гнилостный запах.
Как-то раз зашел студент, чтобы купить сороку, а после его ухода Юрген, который с утра чувствовал себя точно не в своей тарелке, обнаружил, что покупатель забыл в его лавке книгу.
Хотя в книге, переведенной, как было сказано на титульном листе, с индийского, все было написано по-немецки, Юрген почти ничего в ней не понял и только покачал головой. Но одну строфу он все время читал и перечитывал, такое грустное настроение она наводила на него:
В огне страданий мир горит.
Кто понял это как мудрец,
Тот, отвратив от жизни взор,
Путь к просветлению обрел.
Затем его взгляд скользнул по рядам маленьких пленников, которые сидели в убогих клетушках, и у него сжалось сердце, он вдруг почувствовал то же, что они, словно сам был птицей, тоскующей по утраченным просторам.
Страдание пронзило его до глубины души, и на глазах выступили слезы. Он налил птичкам свежей воды и насыпал нового корма, что обыкновенно делал только по утрам.
Притом в памяти всплыли позабытые, как давние детские сказки, зеленошумные леса, озаренные золотыми лучами солнца.
Его воспоминания нарушил приход дамы, явившейся в сопровождении слуги, который нес за ней клетку с соловьями.
— Я купила этих птичек у вас, — сказала дама, — но они слишком редко поют, поэтому вы должны их ослепить.
— Что такое? Как это — ослепить?
— Ну да, ослепить! — сказала дама. — Выколоть глаза или выжечь, как это у вас делается. Ведь вы торгуете птицами, так что вам лучше знать. Если часть околеет, это не беда. Вы просто замените их другими птицами. Да пришлите их назад поскорее. Вы ведь знаете мой адрес? Прощайте.
Юрген надолго задумался и даже спать не лег.
Всю ночь он так и просидел на скамейке, не встал даже тогда, когда постучал в окно сосед-старьевщик, забеспокоившись, отчего лавка так долго не открывается.
Во тьме он слышал порхание в клетках, и ему казалось, будто маленькие, нежные крылышки бьются об его сердце, прося, чтобы их впустили.
На рассвете он отворил дверь, вышел с непокрытой головой на безлюдную площадь и долго всматривался в просыпающиеся небеса.
Затем он тихо вернулся в лавку, медленно пооткрывал одну за другой все клетки и, если птичка не вылетала сама, то вынимал ее руками.
И вот они запорхали под ветхими сводами — все эти соловушки, чижики и красношейки, затем Юрген с улыбкой открыл перед ними дверь и выпустил их на волю, в небесный простор божественной свободы.
