Как же теперь быть? Как все исправить? Надо что-то делать, что-то придумать, непременно что-либо предпринять… Это грех, преступление, вопиющее неподчинение власти. Проклятье падет на мои седины! Уничижение, покорность и полное смирение перед властью в надежде исправить все то, что я натворил, – вот единственный выход… Отдать себя в руки Начальника следствия; всю судьбу, всю жизнь даровать ему – он решит лучше; он умнее, выше, сильнее, благороднее меня. Да как я вообще смею сравнивать себя с ним?
Дункан, увещеваю Вас, не мучьте, вымолвите хоть слово! И обещаю, клянусь – я отплачу священной преданностью, всю личность свою растворю в Вашей царственной воле. Я сделаю так, что разум мой, тело, самая душа станут послушным, податливым инструментом в руках Великого следствия. Только простите, простите за эту ужасную дерзость! Умоляю, прошу, взгляните на меня… Пока Вы мыслите, я существую!
Нет! Он поднимает глаза, смотрит на мою грешную душу… Надо отвести взгляд, я этого не выдержу. Пришел мой конец!
Тихо, словно издали, я слышу:
– Йакиак, дорогой, прости, что заставил тебя ждать. Задумался… Вчера был прием по случаю Дня Городского единства – и я, как обычно, слегка перебрал.
Начальник следствия виновато улыбается. Боже! Стоять на краю пропасти и чудом обрести спасение! Слава тебе, Господи, слава тебе!
Глубоко вздохнув и одернув мундир, Дункан Клаваретт бережно поправляет золоченые геральдические вензеля, вышитые на левом лацкане, и участливо продолжает:
– Ладно, перейдем к делу! Только для начала переберемся в мой кабинет – а то здесь повсюду вражеские уши.
Начальник Следствия со злостью смотрит на дверь, за которой, как ему думается, притаилась добрая сотня, если не тысяча предателей и шпионов. Паранойя то или нет, но чувство тревоги и незащищенности всегда усиливается на следующий день после попойки. Резкие звуки, косые взгляды, намеки. Все неспроста! Поэтому и для разговора нужно найти более укромное место.
Малыш послушно кивает и спрыгивает с кресла.
Яркий свет, разлитый по просторной, щедро уставленной мебелью приемной Дункана Клаваретта сменяется тусклым отблеском нескольких керосиновых ламп, развешанных по углам его личного кабинета. Аскетическое убранство и монашеская простота этой полупустой кельи всегда приводили Йакиака в благоговейный трепет; с поистине детским восторгом он сознавал, что не в официальной, сверкающей роскошью и златом приемной, а здесь и только лишь здесь, в святая святых огромного, сумеречного замка вершатся судьбы простых смертных, имевших несчастье попасть в поле зрения Великого следствия. Отсюда, из самого сердца Дворца правосудия, тянутся сотни и тысячи нитей, ветвящихся, пересекающихся и в конце концов сплетающихся в единую агентурную сеть, покрывающую собой, подобно теплой, благодетельной паутине, измученное тело умирающего Ландграфства.
